— Он понимает, что тебя наполняют опасения.
— Учитывая обстоятельства, думаю это естественно, — сказал Дорн.
Сигиллайт кивнул.
— Он полагается на тебя. Он доверил тебе руководство обороной. Терра не должна пасть, не имеет значения, что принесёт с собой Хорус. Дворец не должен пасть. Если все решится здесь, то все должно закончиться нашим триумфом. Но он, я и ты знаем, что любая защита сильна настолько, насколько уязвима ее самая слабая часть: вера, уверенность, доверие.
— К чему ты говоришь это мне?
— Если в твоем сердце есть сомнения, это наша общая слабость.
Дорн отвернулся.
— Моё сердце скорбит из-за того, что я сотворил с дворцом. Это всё.
— Так ли это? Я не верю. Чего ты действительно боишься?
Малкадор поднял руку и в его комнате зажегся свет. Дорн осмотрелся, он никогда раньше не заходил в личные апартаменты Сигиллайта. Древние картины висели на стенах: осыпающиеся, хрупкие предметы из древесины, парусины и разлагающихся красок, хранились в тонких синих стазисных полях; дымчато-бледный портрет женщины с самой необычной улыбкой; ослепительно желтые цветы, изображенные на мутном рисунке; в тени неуклонный и строгий взор полного старого человека, отбрасывающего табачно-черную тень.
Вдоль другой стены висели старые, превратившиеся в лохмотья знамена, на которых были изображен удар молнии — знак армий до Объединения. Комплекты брони — превосходной, сверкающей громовой брони — были установлены в мерцающих висячих сферах (- were mounted in shimmering suspension zones).
Малкадор предложил Дорну вино, от которого тот отказался, и кресло, на которое он сел.
— Я примирился с самим собой, — сказал Дорн — Я понял, чего я боюсь.
Малкадор кивнул. Он откинул назад свой капюшон, и свет осветил его длинные белые волосы.
— Просвети меня, — сказал он, сделав маленький глоток из бокала.
— Я не боюсь никого из них. Ни Хоруса, ни Фулгрима, никого из них. Я боюсь причины. Боюсь причины их враждебности.
— Ты пугаешься того, чего ты не понимаешь.
— Именно так, Я теряюсь в догадках, что движет Воителем и его приспешниками. Для меня это чуждо и совершенно не поддается пониманию. Хорошая защита базируется на осознании того, с чем ты сражаешься. Я могу возвести огромные стены и орудийные башни, но всё равно не буду понимать, с чем я борюсь.
— Точка зрения, — сказал Малкадор, — верная для нас всех. Я подозреваю, что даже Император не может полностью понять, что столь яростно направляет Хоруса против нас. И знаешь, что я думаю?
— Скажи мне.
Малкадор пожал плечами.
— Я верю, что будет лучше, если мы этого не будем знать. Правда ведет к пониманию сумасшествия. Хорус абсолютно безумен. Хаос внутри него.
— Ты говоришь так, словно Хаос это… нечто существующее.
— Это так. Тебя это так удивляет? Ты знаешь о варпе и видел его тлетворное влияние, это и есть хаос. Сейчас он затронул человечество, исказив лучших из нас. Все, что мы теперь можем сделать — оставаться верными себе, изгнать и отринуть его. Пытаться понять его — глупое дело. Оно поработит и нас тоже.
— Понимаю.
— Не думай об этом, Рогал Дорн, и проживешь дольше. Единственное что ты можешь, так это признать свой страх. Это все, что может сделать любой из нас. Осознай что это: твой чистый, человеческий рассудок сотрясается от вида заразного и удушливого безумия варпа.
— Это то, во что верит Император? — спросил Дорн.
— Это то, что он знает. То, что он знает и в то же время не может понять. Иногда, друг мой, счастье в неведении.
Дорн еще некоторое время сидел. Малкадор смотрел на него, потягивая вино.
— Что ж, друг мой, спасибо тебе за твоё потраченное время, — сказал Дорн, — и за твою честность. Я должен….
— Есть еще кое-что, что я хочу тебе показать, — сказал Малкадор. Он поставил стакан на стол, встал и прошел в дальний угол комнаты, где что-то достал из ящика старого комода. Он подошел к Дорну и положил этот предмет на невысокий столик между ними.
Дорн открыл рот, но не смог издать ни звука. Страх сковал его.
— Ты их конечно помнишь.
Старая колода карт, поношенная и потертая, обесцвеченная и покрывшаяся пятнами от времени. Малкадор выкладывал карты одну за другой.
Меньший Арканой (Lesser Arcanoi), просто игровые безделушки, впрочем, широко используемые для гаданий еще до наступления Долгой Ночи.
— Это колода была создана на Нострамо Квинтус.
— Он использовал их, — прошептал Дорн.
— Да, он. Он полагался на них. Верил в гадание на картах. Он раскладывал на картах свою судьбу каждую неспокойную ночь и смотрел, как лягут карты.
— Святая Терра….
— Друг мой, с тобой все в порядке? — спросил Малкадор. — Ты совершенно бледен.
Дорн кивнул.
— Кёрз.
— Именно. Ты забыл его или просто отгородил память о нем у себя в сознании? Ты спорил и ссорился со многими своими братьями за эти годы, но только Кёрз всегда тебя задевал.
— Да.
— Он почти убил тебя.
— Да.
— Давным-давно на Черауте.
— Я и так достаточно хорошо это помню!
Малкадор посмотрел на Дорна. Примарх встал на ноги.
— Тогда сядь обратно и расскажи мне, потому что меня там не было.
Дорн сел.
— Это случилось так давно, что, кажется, прошла уже целая жизнь. Мы приводили к согласию систему Чераут. То была тяжелая битва. Дети Императора, Повелители Ночи и мои Кулаки, вместе мы добились цели. Но Кёрз не знал, когда нужно остановиться. Он никогда этого не понимал.
— И ты сделал ему выговор?
— Он был чудовищем. Да, я обвинил его. А потом Фулгрим рассказал мне кое о чем.
— О чем именно?
Дорн закрыл глаза.
— Фениксоподобный рассказал мне то, что ему поведал сам Кёрз: приступы, припадки, которые мучили Кёрза со времен его детства на Нострамо, видения. Кёрз говорил, что видел галактику в огне, разрушенное наследие Императора, Астартес сражающихся друг с другом. Все это была ложь, оскорбление наших убеждений.
— Ты выступил против Кёрза?
— Он напал на меня. И думаю, он бы меня убил. Он был безумен. Поэтому мы прогнали его, устав от его жажды крови. Потому-то он уничтожил свой родной мир и увел Повелителей Ночи в самые темные уголки космоса.
Малкадор кивнул и продолжил сдавать карты.
— Рогал, он — то чего ты действительно боишься, потому что он воплощенный ужас. Никто из других примархов не использовал страх в качестве оружия, так как это делал Кёрз. ТЫ не боишься Хоруса и его больных еретиков, ты боишься страха, который на их стороне, ночного ужаса надвигающегося вместе с предателями.
Дорн сел и тихо прошептал.
