Мама, я не могу носить любимые, простые как три рубля джинсы — только и исключительно костюмы, пошитые модными гламурными педиками за баснословные бабки. У меня не осталось друзей — Артемка и Коля — обычные «наемники»-менеджеры, мы не можем позволить себе совместный отдых — они из-за денег, я — из-за статуса, Эдик по диплинии умчал куда-то в Европу. Артур? Артур мне больше не друг, а партнер по бизнесу…
Семья? Была, даже две штуки. Детки… Хотел, очень хотел… Доктор объяснил, что дело во мне, постоянный стресс, нервы, круглосуточный график работы и прочая лабуда. Потому со второй женой и разбежались.
Знаешь, мы с тобой вдвоем — в крошечной однушке на окраине города — были очень счастливы. Жаль, что не понимали…
Мама, теперь у меня всегда с собой конверт, там доллары — пачка, не очень толстая. Те несколько тысяч поганых долларов, что могли всё изменить! тогда… Не знаю, зачем таскаю повсюду, будто надеюсь, что можно изменить, исправить, что всё будет не так… Мама, прости меня, прости…
* * *
Наутро, когда алкогольные пары немного развеялись, стало стыдно — жгуче, до горечи, до боли в тяжелой, хмельной голове. Господи, ну какой же я придурок! Что за идиотские сопли, что за пьяный бред! Сколько сотен раз представлял эту встречу… «мама, все наши желания сбылись — я — богатый, преуспевающий бизнесмен — уважаемый и успешный. Солидный… как ты говорила, завидный жених. Этим летом купил небольшой, уютный домик — деревянный, аккуратный — прямо на вершине высоченного холма, а внизу — у его подножья — озеро — чистое-чистое… И вокруг, на много километров ни души. Только ты и я… На холме — крошечное надгробие с твоим именем и скромный крестик — правда-правда, безо всякой вычурности, мрамора и статуй — просто крестик на могиле. Ты на вершине мира, все ветра прилетают туда — поклонится тебе. За силу, красоту, за бесконечную любовь, что дарила… Свобода, настоящая, безграничная свобода. Мама, какие там закаты! Низкое небо и огромное, красное Солнце — наверху — над головой — и под ногами — в зеркале озера. И близкий — рукой подать — пылающий горизонт. А зимой, когда белоснежный снег от края до края Земли…»
Теперь я ждал прихода мамы каждую ночь, хотел рассказать ей всё, хотел, чтобы она гордилась мной, радовалась моим успехам… Но она больше не приходила… И я ненавидел себя.
Однажды, когда утро, день и ночь окончательно переплелись в пьяном угаре, я заметил тень — черный, со смазанными границами силуэт. Это не был человек, только игра света в темном, мрачном углу спальни. Но я узнал его — неопределенная фигура, без лица — просто намек во тьме. Отец. Никогда не виданный — мама не рассказывала о нем, не было ни фотографий, ни писем, ни воспоминаний. И только моё отчество в качестве подсказки — Александрович. Воображаемый Александр без фамилии, истории и любви. Человек — имя, человек — пустота… Несколько лет назад я еще помышлял о найме частного детектива, думал о встрече, заставлял себя забыть обиды и ненависть… Сейчас я пытался прогнать призрака, как прогнал все до единой мысли об этом человеке. Но он не уходил — стоял возле кровати и содрогался в мерцающем, неверном свете ночника. Мне казалось, я слышу далекий молящий голос и жалкие, приглушенные всхлипы… Ненавижу.
* * *
Приходили другие люди. Разные — и забытые, и долгожданные. Слабо помню, они мелькали, словно в стробоскопе — возникали ниоткуда и исчезали в никуда. Странные игры воспаленного, отравленного разума.
Пить больше не мог. Организм не принимал. Я проводил дни, лежа в кровати, тупо уставившись в потолок. А вокруг толпились незримые тени… Они звали, кричали, обвиняли… Шепот и стоны. Всё время. Без остановки. Шепот и стоны. Без конца. Шепот и… Я схожу с ума.
* * *
Они неразличимы. Хор голосов, мельтешение лиц. Шум прибоя. «Мы все мертвы». Завывания ветра. «Мы сгорели». Скрип входной двери. «Мы все сгорели в один миг». Шаги. «А ты жив». Шелест холодных губ. «Ты обещал взять меня с собой». Этот голос я слышу. «Ты обещал». Слышу каждую секунду. «Ты обещал»…
Она здесь. Красивая кукла с выгоревшими глазами. Я говорил ей, что заберу в убежище — как Адам с Евой мы будем жить в раю — в раю для двоих… Наверху пусть беснуется война и смерть, а я дарую тебе спасение!
Она — всего лишь одна из многих — просто последняя, «финальная» — блондинистая дурочка с видами на богатого холостяка. Ты не могла знать, что убежище спроектировано для единственного обитателя.
Почему ты являешься ко мне? Оставь, ты ведь мертва. Уходи. Для тебя всё закончилось. Этот бункер для живых… для живого.
Нельзя закрыть глаза. За веками скрывается темнота. Боюсь её с детства… Обволакивающую, вязкую, затаившуюся… Стоит забыться и голоса в голове усилятся во сто крат, а тени будут подкрадываться всё ближе и ближе. Моя кукла сделает еще шаг и протянет холодную, безжизненную руку…
Я не сплю, больше не сплю — слежу за Ними, за каждой подлой тварью. Иногда вскакиваю с кровати и разгоняю ублюдков светом фонаря, Они боятся, прячутся, жмутся по углам. Лишь Она неподвластна свету — ведь у нее нет глаз. Она зовет меня, — «любимый, иди». А в протянутой руке зажат пистолет — рукояткой ко мне, — «возьми и будем вместе». Это ТТ из сейфа, запертого сейфа…
Не на того напали, упыри! Я знаю, что делать — нужны иконы, да, иконы и распятье! Как же я не догадался… Ничего, наверху — в поселке — церковь… Проклятая нечисть, я изведу вас под ноль, уничтожу без остатка. Открою люк, надо пробежать всего метров двести — до храма — и сразу назад, с оружием, настоящим оружием. Бог на стороне сильных, «черт, где же запорный механизм?», Бог на стороне праведных, «открывайся, быстрей, быстрей», Бог на стороне… Привод люка истошно завопил, железо задрожало в неистовом электрическом экстазе и… затихло. Лампы освещения отчаянно забились в агонии — то вспыхивая сверхновыми, то угасая черными дырами. Где-то вдалеке заворчал, закашлял генератор и, наконец захлебнувшись, умолк.
Бункер обрел желанную тишину и погрузился во тьму подземного мира.
У меня перехватило дыхание, а сердце, на миг остановившись, тут же рвануло вскачь. Вскипающая кровь тараном ударила в виски. «Нет! Нет, нет, нет! Только не темнота, Господи, только не темнота! Всемилостивый Боже, спаси и помилуй, только не темнота, спаси и… нееееет!»
Кто-то стоял передо мной, кто-то стоял… Я кричал, но не слышал крика — и не было вокруг ничего, кроме бескрайнего ужаса и отчаянья, да пистолета, услужливо вложенного в дрожащую руку…
Через минуту включился аварийный контур, осветив огромный бункер тревожным красным свечением. Люк, сотрясаясь и вздрагивая, тяжело отошел и впустил внутрь дневной свет. В застывших зрачках единственного обитателя опустевшего ковчега отразился небесный свод.
