— Славного и долгого! — поприветствовал я старика универсальным и достаточно вежливым у нас способом.
— Экодар грядет! — куда боевитей отозвался бывший служака.
— Как твои дела?
— Мои-то ничего… а вот твои я вижу заканчиваются?
— С чего бы? — спросил я, опускаясь в кресло.
— Слышал я твой комплимент, подаренный той красавице за стеклом — ножницы Бишо указали на витринное стекло. Почти прилипнув к нему, там стояла со злобной рожей девка из Шестицветика, что назвала меня вонючкой и получила отпор. Ну и гримаса… пару секунд поглядев на нее, я состроил точно такую и с ухмылкой бешено завращал глазами. Отпрянув, она ошеломленно уставилась на меня — на трусливого чмошника Амоса, что никогда бы не решился на подобное.
— Ты часом не принял чего… бодрящего?
— Не — покачал я головой — Я чист. Давай, дружище, стриги смело.
— Прямо под машинку?
— Ага — кивнул я — Прямо под машинку. Только затылок…
— Вижу. Там буду осторожней. Спрошу последний раз, солдат — ты уверен?
— Да, Бишо. Я уверен…
— С тебя спросят. Я тебя прикрыть не смогу, сам понимаешь.
— Я не боюсь — устало улыбнулся я — Я правда не боюсь, Бишо. Может я свихнулся?
— А может ты стал мужчиной?
— Смешно…
— Все мы взрослеем по-разному — машинка в руке старика тихо зажужжала и вгрызлась в мои волосы на макушке — Кто-то раньше, кто-то позже. А кто-то никогда. Я смогу кое-что сделать для тебя — скажу им, что ты упал, ударился головой, был чуток не в себе, попрошу тебя не трог…
— Нет! — отрезал я и сам удивился насколько решительно это прозвучало — Я сам разберусь!
— Убьют… сколько у нас камер наблюдения на Шестом? Одна между третьим и четвертым торговыми кубиками. Еще одна у лифтового створа…
— И одна в СоцСикс — закончил я за него — Знаю.
— И они знают.
— Плевать. Я… я не знаю, как объяснить, Бишо… но я просто устал.
— Устал от чего?
— Я устал бояться. Устал быть чмошником. Устал получать от всех пинки и устал с боязливой улыбкой спрашивать — не ушиб ножку, пиная меня по лицу? Закончил? Или пнешь еще разок? Давай смелей — пинай. Я никому не скажу. Никому не пожалуюсь…
— Ты рос без отца — тихо обронил старик.
Глядя, как на мою прикрытую накидкой грудь падают грязные пряди волос, я грустно усмехнулся:
— Нет. Я рос с отцом. Он до сих пор живет по соседству.
— У него вроде как не сложилось с твоей матерью…
— Ага. И поэтому он постоянно выбивал из нее дурь. Прямо при мне. А затем переключался на меня. Прошли годы… и вот он счастливо живет с другой женщиной, а моя мама умерла.
— Ее забрал рак.
— Виноват отец — покачал я головой — Слишком много побоев. Слишком много стресса, ужаса и страха за меня… Ее организм просто сдался… Она устала и хотела умереть. Знаешь… в жизни моей мамы никогда не было счастья… каждый ее день был чернее черного… сплошной гребаный мрак пропитанный страхом…
— Амос…
— И всем было плевать… всем было насрать… они знали, что отец делает с ней. Делает со мной… и они молчали… просто отводили глаза…
— Амадей… не стоит винить…
— Ты прав. Не стоит винить отца. Это я виноват, что позволил так обходиться с мамой. Я виноват, что просто смотрел, как он колотит ее кулачищами, а она машет мне рукой, приказывая убегать… — медленно сжав кулаки, я кивнул — Да… это я виноват. Ты закончил, Бишо?
— Закончил. Распишись вот тут — мне под руку подсунули папку с зажатым в ней исцарапанным листом многоразовой пластиковой бумаги. Вынув из держателя писчую ручку с зеленоватыми органическими чернилами, я разборчиво и неторопливо написал имя и фамилию, а затем расписался.
Амадей Амос. Услуги парикмахерской получены. Претензий не имею.
— Выпьешь кофе? Имитация, конечно, но есть подсластитель.
— Выпью. Без сладости — односложно ответил я и указал на главное украшения заведения — Можно?
— Конечно! Я тебе и пару стеблей еще докину. Уверен насчет подсластителя? Лук горек…
— Горькое к горькому — усмехнулся я, медленно проводя ладонью по голому рассеченному затылку — У меня в голове голос, Бишо.
— Да? — удивленно глянул на меня наливающий кофе старик — Может просто звон? Ты не рассказал, как получил рану.
— Ропп толкнул меня, и я ударился о стену.
— Вот ублюдок! Дерьмоед!
— Голос в моей голове… раньше его никогда не было.
— Что за голос такой, Амос?
— Мой голос… похож на мой… но куда более злой. Голос спрашивает меня…
— Что-то пугаешь ты меня — вздохнул Бишо и, хромая, понес мне тарелку с пучком зелени и кружку черного кофе — Держи, покрепче сделал. Взбодриться тебе не помешает. Ты уже надумал что делать со ждущими тебя снаружи злобными принцессами?
— Этот голос в моей голове… вот сейчас опять… он снова спросил. Он спросил меня почему я не убил гребанного Роппа, что ударил меня головой о стену. Он спросил почему я не расколотил голову того сучьего ушлепка о пол коридора прямо там? Почему я не вырвал дубину у патрульной Ивенсон и не заколотил ее ей же в глотку по самую рукоять — чтобы впредь она не пыталась замять ненужные ей проблемы… Этот голос спрашивает меня, почему какие-то суки имеют право не разрешать мне стричься как я хочу и когда я хочу. Почему я должен их бояться? А может вспороть вон той наглой суке брюхо и посмотреть, как с ее лица пропадет улыбка?
— Холисурв… Амос! Эй!
— Голос спрашивает — прошептал я, медленно жуя зеленый лук. По моим губам стекал горький сок, пряность укропа покалывала язык и мне было хорошо. А обжигающий глоток кофе сделал все еще лучше. Подняв лицо, я встретился взглядом с ухмыляющейся бабой за стеклом и, скривив зеленые губы в усмешке, провел пальцем себе поперек горла. Девка за стеклом вздрогнула, смешалась, невольно отступила назад. Я же медленно кивнул, подтверждая. Закинув в рот остатки лука, прожевал, допил кофе и поднялся.
— Бывай, Бишо. Спасибо за стрижку, сурвер.
— Амос… слушай… давай я с ними поговорю? Я же вижу — ты не в себе. Расшиб голову, встряхнул чуток мозги. У тебя пелена перед глазами. Потемки в душе.
— Не-е-е — покачал я головой — Наоборот. Потемки и туман у меня были до того меня ударили затылком о стену. Бывай, Бишо…
— Выйдешь за порог — и я не смогу тебе помочь.
— Ага — буднично кивнул я и шагнул наружу.
— Ты! — ткнула в меня пальцем та, что была поплотней, помясистей, не обращая внимания на то, что подруга дергает ее за руку — Сюда живо! Тебя пора поучить жизни! Забыл кто ты есть, Анус?!
— Анус — повторил я с усмешкой, послушно шагая за пятящимися девками в темный отворот, где уже давно погасли умершие лампы. По словам мамы раньше там закуток-кондитерская, где она когда-то лакомилась профитролями. Знать бы еще что такое профитроли…
— Че ты там нам вякал, ушлепок?!
— Ты мне?
— Н-на!
Брошенный ей тяжелый резиновый шар ударил меня в щеку. Я успел чуть отвернуть рукой, заметив что-то вроде черной вспышки в воздухе и мяч ударил не по носу. Какой я везучий…
— Держи второй!
Шатаясь от разорвавшей голову и лицо боли, я качнулся вперед, сквозь красную пелену перед глазами глядя на несущийся ко мне кастет. Удар… разодравшую вторую щеку боль была уже не такой сильной, но ноги почему-то подогнулись, и я начал заваливаться.
— Сзади его!
Удар…
И мой затылок взорвался как одна из уничтоживших старый мир атомных бомб. Серо-красная бомба лопнула… уверен, что стены забрызгало…
— Охереть — рассмеялся я, стоя на карачках — Охереть…
— Вот сука! Он еще ржет! Колли!
— Суки — выдохнул я, выбрасывая обе руки назад.
Ладони сомкнулись на зеленой рукояти и жало отвертки ударило чуть повыше голенища ботинка, глубоко уходя в мясо.
— А-А-А-А!
Выдернув отвертку, я тут же ударил снова, действуя с удивительной быстротой и точностью. Второй удар пришелся точно в выпирающую на коже вену, перебив ее.
— Мама! Мама! — удивительно тонко пискнула девка, падая на жопу и хватаясь за пробитую ногу — Мамочка!
