улицу в здешних краях только блаженные или убогие какие выходили, к церкви на паперть. А больше и не было таких. С детства все привыкли, по-другому никто жизни не представлял. Старики говорили, что раньше иначе было, только не верил им никто, как это — человек и без оружия? Непонятно.
На улице жарища. Так и неудивительно, лето началось. По всему было видно, что солнце всерьез взялось за затерянный посреди степи городок, затопив все сияющим невыносимым огнем. Только толстые стены башен Домов хранили еще прохладу.
Он толкнул внутреннюю дверь полутемного тамбура, шагнул через порог и с усилием закрыл, иначе входную никак не отпереть. Вот и внешняя, тяжелая стальная дверь-плита — не то, что из винтовки, тротилом не возьмешь. Замки уже разблокировало, внутреннюю-то дверь Ваня — еще один двоюродный брат, чья очередь сегодня сторожу держать у входа, закрыл, как следует, крутанув, сдвигая засовы колесом до упора. Механизм сработал мягко и бесшумно, а как иначе? За ним следили со всем тщанием, словно за драгоценным пулеметом, что ни день, смазывая машинным маслом, протирая ветошкой, чтобы всегда работал надежно и без сбоев.
— Ну что, раб божий Мартемьян, милости прошу. Сейчас откроется дверь и ух-х-х, будто в кипяток окунешься, — пробормотал себе под нос. Представилось это все так явно и конкретно, что сразу захотелось пить, рука даже потянулась к фляге. — Вроде не воюем пока ни с кем, так что, авось, пронесет в этот раз.
Воздух и правда был даже на ощупь сухой и горячий, да еще и пыльный от постоянных, но таких же раскаленных ветров из пампы. Повозка стояла посреди внутреннего двора, прикрытая высокой стеной от еще не достигшего зенита светила.
Здесь жара хоть и давила, но пока не душила, спасали старые, посаженные еще прапрадедом высоченные, раскидистые платаны. Перекинулся приветствиями с сородичами и без труда забрался на облучок, по левую руку от Мины. Ответили ему недобро и как-то нервно. Оно и понятно. Ждать и догонять — радости мало. Да и на жаре сидеть тоже невесело. Опять же и волнение у всех имелось в наличии. Сам Март, ни о чем не беспокоясь, был рад и доволен. Ефим и Гриня уже сидели в седлах.
— Поздорову быть, родня!
— Ты где пропадаешь? — не скрывая раздражения, проворчал дядька Мин.
«Ну что за манеры? Ни здрасьте, ни до свидания…»
Оправдываться и отчитываться у Марта желания не имелось совершенно. Потому ответил шуткой:
— Вишь, старшак, меня к вам вместо ватаги лютых вояк срочно прислали. Дед думает, я с пистолью один десяти с пулеметами стою. Ну, а я что? Надо, значит, надо. Как у Костыля отоварился, сразу к вам на выручку. Пропадете же в ином разе. К слову, вот он я, весь уже здесь. Или мы еще кого дожидаемся?
— Ну-ну, поговори еще, балабол… — обернувшись к остальным, Мин махнул рукой и велел негромко, — все. Поехали!
Распорный засов вышел из пазов, и большие железные ворота со скрипом пошли по рельсам в стороны, и повозка вслед за ехавшим первым на своем коне Гриней выкатилась на мостовую. Ба-бах! Март с трудом проглотил обожженным горлом порцию воздуха, ошарашенно подумав: «Ё-моё, это что за дела, сколько ж градусов сегодня⁈»
Вахрамеевская башня стояла в начале улицы, почти на вершине холма. Фургон легко пошел под горку, лошадей и подгонять не надо, наоборот, притормаживать время от времени. Тем более, улочка кривовата, да и разбита изрядно повозками и экипажами. Март взял привычную «метлу» в руки и принялся смотреть за своей стороной.
Даже тут — в шаге от дома — нельзя было расслабляться, а не то запросто могли вышибить такую дурь вместе с мозгами. А потом пошла бы гулять по улочкам свинцовая метель кровной мести. И ведь сколько раз уже вот так на пустом месте все начиналось? Увидят ротозея и просто так из развлечения положат, а потом… Одного из его дядьев, которого он сам не видел никогда, так и убили, посреди улицы, когда он на минутку забыл, где жил. Мама рассказывала Марту, хороший был парень, стихи писал, вот и дописался.
Такие мысли показались ему полнейшей ерундой, и он постарался выкинуть их из головы… А с другой стороны, что еще делать? Пока доедут, еще часа три пройдет, надо чем-то заниматься… вот и крутились всякие посторонние соображения. Это не так и вредно. Главное, что делу не помеха. Разговоры в дороге запрещены, все обязаны быть настороже, прислушиваясь к любому шороху и вглядываясь окрест в поисках скрытой угрозы. Потому ехали молча и, по правде сказать, скучновато.
Напоследок он оглянулся назад. Позади на трех холмах возвышалась Тара, сияя в лучах солнца. Десятки ее выстроенных из прочнейшего белого кварцита домов-башен высоко вздымались над кровлями обычных домов, образуя причудливый лабиринт улиц и небольших площадей. Среди них то и дело мелькали золотыми искрами маковки и кресты на куполах церквей и колоколен.
Ефим, в отличие от Гришки, взял под седло не коня, а горбача[2]. Сам Март их с давних пор не любил. И, спрашивается, за что ему к ним хорошо относиться? Вредные, здоровенные, вечно жующие сухую колючку губастые твари. В пять лет его покусал черный злой самец, принадлежащий одному из приезжих родственников, чуть руку левую не оторвал, хорошо, отец успел спасти. Он, конечно, сам был виноват, зачем к лежащему зверю лез? С другой стороны, какой спрос с малого ребенка? Долго потом все заживало. Слюна у них вредная, почти ядовитая, но повезло, рука давно уже работала нормально.
Несколько лет он не мог спокойно мимо них проходить, пока однажды не решил — хватит! Никто горбачей не боится, и ему, Мартемьяну Вахрамееву, потомку многих поколений воинов, невместно. Собрал всю смелость в кулак и пошел в загон, где животные стояли. Выбрав самого грозного и похожего на того, давнего — два метра в холке, черный, с желтыми, злыми зубами, налитыми кровью глазами и могучим спинным горбом, решительно ухватив за узду, принудил опуститься на колени и взобрался в седло. Давя в себе внутреннюю дрожь, поднял зверя и погнал в пампу. Почти через час они вернулись оба в мыле и смертельно усталые. Вот так, в десять лет Март сам излечил душу от первой серьезной раны.
И только спустя годы узнал, как переживали родители и за здоровье сына, и за его страх перед горбачами.
За всю дорогу не встретили никого. Немудрено. Лето, жара. Пампа после весеннего буйства красок быстро теряет цвета и сочность зелени. Одни перекати поле да пожелтевшая от
