Ознакомительная версия.
Ивана разбудил бравурный марш, несущийся с улицы, и нежный, игривый поцелуй в щеку.
— Лежебока, вставай! Встава-аай, хватит разлеживаться!
Иван нехотя раскрыл один глаз — совершенно мутный и очумелый спросонья — и тут же закрыл, в тщетной попытке снова «потерять сознание» и забыться прекрасным видением. Ведь по ту сторону реальности он находился с девушкой своих невысказанных грез.
Внезапно лицо спящего перекосила гримаса крайнего удивления и полнейшей растерянности, а очи широко распахнулись. Сам Иван подскочил на кровати — «Светка!»
«Потусторонняя» девушка-мечта спокойно восседала на его кровати и озорно улыбалась.
— Ну наконец-то, — с притворным облегчением взмахнула она руками. — Полчаса уже жду, пока мой спящий красавец проснется!
Насчет получаса ложь была абсолютно явной — представить Свету смиренно ожидающей чего-либо или кого-либо столь невозможно продолжительный отрезок времени Иван не мог физически. С ее неуправляемой, кипучей энергией ожидание вряд ли продлилось дольше пятнадцати секунд, а то и меньше.
— Ванечка, — незамедлительно пошла в атаку она, — кто вчера весь день дразнил мое любопытство и обещал сегодня раскрыть страшную и жутко важную тайну, а?! Сколько можно издеваться над девичьей любознательностью?!
Молодой дозорный мгновенно налился пунцовой краской, а в душе жутко запаниковал: «Кто же меня за язык-то тянул!» Еще день назад идея припереть самого себя к стенке и заставить собственную нервно дрожащую (а честнее — просто трусливую) сущность наконец сделать предложение Светлане казалась блестящей. Но вот наступил «час Икс», а решимости не прибавилось. «Что же ей сказать?! Я не готов, не готов! Только не сегодня — нужно немного времени — можно во всем признаться завтра, послезавтра, на следующей неделе — лишь бы не сейчас! Господи, ну зачем я все это затеял?! Она откажет, а мне гореть от отчаяния и стыда…»
Кажется, его замешательство не укрылось от потенциальной невесты, однако она истолковала происходящее по-своему:
— Что-то ужасное, да? Или даже постыдное?!
В глазах Светы мелькнуло сочувствие и готовность к женской, почти материнской жалости — унизительно, ведь ей самой всего пятнадцать!
— Но ты всегда можешь со мной поделиться!
Иван взвыл про себя: «Ну вот… ужасное и постыдное предложение руки и сердца». Он читал в редких ныне книгах, что хорошее предложение должно быть романтичным, с обязательными свечами, благовониями, интимным полумраком и твердым, уверенным в себе кавалером, шепчущим заветное признание в ушко благосклонно улыбающейся даме. Из всего перечисленного в палатке присутствовал только полумрак, правда, назвать его интимным не поворачивался язык. Зато был порядком помятый, испуганный кавалер, нервно перебирающий трясущимися руками краешек кургузого одеяла, настороженно ожидающая барышня и затхлый, густой воздух холостяцкого жилища вместо ароматических свечек.
Пауза затягивалась. Никакая правдоподобная ложь на ум дозорному не приходила и приходить явно не собиралась — а сказать правду… ну уж нет, лучше сразу повеситься в туннеле.
Небеса смилостивились над отчаявшимся «женихом» и теряющей терпение «невестой». Спасение пришло в виде круглолицего, конопатого Валерки, вихрем ворвавшегося в палатку Ивана:
— Ванька, тебя Пал Семеныч вызывает!
Влюбленный не смог сдержать громкого, откровенного вздоха облегчения и, на ходу натягивая на себя верхнюю одежду, опрометью кинулся прочь из палатки. Возмущенный девичий крик достиг его горящих ушей на полпути к начстанции.
* * *
Федотов поприветствовал запыхавшегося Ивана крепким рукопожатием и жестом указал на скамью у стены. Палатка начальника всегда удивляла дозорного скромностью — кроме портретов вождей — Ленина, Сталина и Зюганова (первых Ваня всегда путал между собой, последнего же запомнил благодаря надменному и очень неприятно-презрительному взгляду) — рабочее место главного человека на Ботанической не украшало ровным счетом ничего. Скромный, пошарканный стол, а вместо приличествующего любому начальнику кресла — желательно из настоящей кожи — убогого вида древний стул, все ножки которого носили следы постоянного ремонта — кое-как намотанная проволока, привинченная на саморезы железная пластинка и лохмотья некогда черной, а ныне бесцветно-грязной изоленты.
Скамейка для посетителей — длинная широкая доска, прибитая огромными гвоздями к двум пенькам разной высоты, отчего один ее край явственно возвышался над другим — также примером изящества и роскоши не являлась. Притом, в детском садике, школе, станционном клубе и прочих общественных местах мебель устанавливалась в разы краше и значительно представительнее. Иван неоднократно вызнавал у своего друга Кости по прозвищу Живчик, сына начстанции, о причинах столь странного отношения к дорогим вещам — ведь кабинет того же Василича буквально ломился от дефицитной и кричащей о материальном благополучии хозяина обстановки. Живчик в ответ только пожимал плечами: «Вот такой у меня папка».
Сам Федотов ненамного отличался от своего рабочего места: донельзя простой и непритязательный комбинезон, заштопанный во многих местах, давно стоптанные ботинки, хорошо помнящие времена эпохи До, и вечная фуражка — также видавшая виды — на седой, нечесаной голове. За никогда не снимаемый головной убор люди старшего поколения в шутку называли его Боярским. Иван по фотографиям знал этого древнего актера, однако связи между изжеванной жизнью фуражкой Михалыча и позерской шляпой лицедея отследить не мог. Сам Федотов на вопросы о кепке не отвечал, отшучиваясь, либо и вовсе отмалчиваясь.
Иван сел на краешек предложенной скамейки и замер в ожидании. Начальник станции некоторое время молчал, лишь передвигая с места на место увесистого вида статуэтку, носящую странное название «Рабочий и…», кто «и» Мальгин никак не мог запомнить — непонятное слово, значение которого, несмотря на объяснения деда, всегда ускользало от него. Одним словом, баба с серпом в руке, судя по одежде — «чкаловка».
Наконец Павел Семенович со вздохом отставил фигурку.
— Ванятка, ты извини, если доспать толком не дал… — начал он и внезапно умолк на полуслове.
Молодой дозорный с удивлением воззрился на собеседника. Всегда собранный и деловитый начальник сегодня выглядел изможденным и усталым. Его лицо, более бледное, чем обычно, было мрачным, отстраненно-задумчивым и даже… потерянным! Это Федотов-то — человек, которого иначе как Железным Большевиком никто не называл…
Ознакомительная версия.
