Сытый появился к вечеру, когда солнце ещё освещало Хвою. Шван тут же взял его в оборот. Увидев своих «пассажиров», Сытый немного растерялся, но отступать было поздно. Да и свежие хрустящие пачечки около самого носа сталкера сделали своё дело. Сытый согласился.
С места снялись быстро. Без прощаний и послесловий. Были — и нет. Гуга вдохнул свободнее: пронесло, кажись. Пронесло… Нужно было опять налаживать бизнес. «Весёлые ребята» основательно распугали клиентов. Ну, ничего, это дело наживное.
А наутро Гуга узнал, что Настя пропала. Вышла вечером во двор, покормить Трезора, и не вернулась в хату. Думали — у подруг или соседей засиделась… Обзвонили, обошли — нету нигде. Подняли Сашку. Облазил весь посёлок, окрестности, в лесу всю ночь шастал — ни Насти, ни пса…
В «Ротонду» Сашок ввалился с открытием. Сразу же кинулся к Гуге: не слыхал ли, не видел ли, не… Нет, Гуга не видел. И не слыхал. «Весёлые» ушли ещё вчера. Нет, никого с ними не было. Наверное… В общем, Гуга не проверял. Может, Сытый чего знает? Связаться? Можно…
Но Сытый не отвечал. Это могло означать что угодно — в конце концов, где там в Зоне языком трепать… А может, и бросил где свою ПДА-шку. Впрочем, любое могло случиться…
— Вот так-то… — Гуга остановился, налил себе стаканчик «тёмного».
Шнур молчал. Мне тоже говорить не хотелось. Я просто обернулся назад, в уголок, где ещё недавно стоял Саня — но там пристроился совсем другой сталкер. Сани не было.
— Знаешь, Мёртвый с ума сходил, разыскивая Настю. Страшным стал — не подойти. Пить начал. Жутко пить… Напьётся — и в Зону. Ты ж не новичок, Кир, сам знаешь — пьяному в Зоне — смерть. А ему… Не брала его смерть. Возвращался едва живой, измочаленный, с глазами… С неживыми глазами. Ночь переночует, напьётся, и — опять туда… Он даже обрез свой не брал. Забывал, или смысла не видел… Пустой ходил. Понимаешь? Совсем пустой… Как будто именно там надеялся её найти.
Гуга замолчал. Тяжело опёрся на стойку, кивнул какому-то клиенту: мол, сам… Тот, всё поняв, самостоятельно откупорил бутылочку и удалился на своё место. Шнур, как недавно я, всё смотрел в угол, где совсем минуту назад стоял Мёртвый.
Гуга вдруг ухмыльнулся: невесело, криво и страшно.
— Нашёл он свою Настю… «Там» нашёл. На руках всю дорогу тащил… Представляешь, Кир? Всю дорогу… Тут до посёлка-то — километров семь, не меньше… А ещё «там»? Ты смог бы? Шнур, а ты — смог бы?
Я отвернулся. Шнур вообще старался не смотреть в лицо Гуги. Ибо теперь сам Гуга стал похож на мертвеца.
— Едва вырвали у него девчонку родители… Он ведь как пришёл, так сел на камне у хаты, обхватил её крепко-накрепко и держал, держал, как в ступоре… Глаза — не видят, и только губы шепчут: «Настя… Настюша моя…». Девчонку вырвали. Живая она была. Живая… Только… Только не такая. Не узнавала никого, взгляд — стеклянный, непонимающий… Я её видел — знаете, смотреть страшно… Будто, и не человек вовсе… Фельдшера вызывали — так он приехал, посмотрел, и настрого приказал: срочно в город везти. Догадываешься, куда, Кир? Ага… Потом Игната в сторонку отвёл, и сказал: мол, договорится, чтобы в Хвою те не заезжали, чего местных будоражить? Пусть они сами собираются — вроде как в райцентр, а Настю… Настю из ФАПа заберут. Кому положено. Он же не дурак, Игнат… Он же знает, что ТАКОЕ не лечится… Нигде не лечится. Ну, а потом можно сказать, что в больнице померла. Всё лучше, чем так…
— С фельдшером я разговаривал. Видел он всё. И что руки у Насти в синяках да порезаны, и что… В общем, попользовались ею, как могли… Она ж… «девочкой» она была. Была… Так вот: Санька-то не знал, куда её везут-то. Но, видать, сердце подсказало… За Игнатом увязался. Ты ж Саньку знаешь… Его ж волк не учует, если он спрячется… Проследил он Игната с дочкой до самого условленного места. А уж там… Там приехала бригада. Специальная, а как же… С охраной. Настеньку под руки — и… Не получилось у них ничего. Её — к «воронку», а там у двери железной — Санёк уж стоит: к дверце прислонился, отдыхает будто, а в руке — обрез «на взводе». Охрана, ясное дело, то же с «табельным», однако жить обоим охота — даже не дёрнулись… Не ждали, что заместо девчонки безумной их мужик с обрезом встретит… Игнат потом рассказывал — растерялся он совсем. Да и прибит он был горем, здорово прибит… А Отморозок — он и есть Отморозок — сразу видно, с шутками у него туговато… Охранники быстро это поняли — мы, мол, ничего, мы, мол, так, сбоку… Нахрена им связываться? Он им на дверцу указал — послушно сели, как овцы… Главный, который там, у них, вроде за доктора — только в форме военной — так что-то доказать пытался. Мол, ошибку делаешь, парень… Мол, сам посмотри — с ней всё уже… Никто ей помочь не сможет. Много говорил этот «доктор». А Санька… Одной рукой Настю держит, крепко держит… Другой — «тульчанкой» своею на «доктора»: «Ты бы закрылся, дядя… Езжай, или это тебе уже никто не поможет!». И, знаешь — уехали. Четверо мужиков здоровых да ко всему привычных — уехали. Видать, почуяли в Отморозке силу. Большую силу… Страшную… А Игнат божился — сам видел, глазами своими, как Настя вдруг легонько, совсем слабенько приобняла вдруг Отморозка… А когда Санёк обернулся чуть, чтобы Настю-то половчее попридержать, то…
Гуга опять остановился. Отвернулся от стойки, и я видел, что он провёл ладонью по щеке. Не оборачиваясь, Гуга продолжил дрогнувшим голосом:
— Божится Игнат, что слёзы увидел. Отморозка слёзы…
Не знаю, как Игнат, но я был поражён увиденным. Гуга — старый пират Гуга — разве мог кто-нибудь заподозрить его в сентиментальности? Если он и плакал, то разве что от смеха. А теперь? Что это было, Гуга? Что ты смахивал со своей дряблой, давно не бритой щеки?
— В себя Настя так и не пришла. Затухала она, как свечечка затухала. Санька ночи не спал, всё около неё… Да разве тут чего сделаешь? Есть она не ела ничего… Смотрела только так — не передать… Глубокие глаза, одни лишь они на лице и остались… И в глазах — ужас… И ещё — вот… Сам не видел, не скажу, а только говорили — что Саньку на всё ж чувствовала… Как — Богу одному известно. Не слышал я, чтоб те, кого Чёртово Марево сгубило, кого-то из живых различали…
Чёртово Марево — штука страшная. Одна из самых страшных в Зоне. Впрочем, это местные называют его Маревом. По «науке» выходит — пси-поле. Вот ведь дрянь, так дрянь… Встречается, слава Богу, нечасто. Но вот попасть туда… Что такое пси-поле? Это, друг мой, не объяснишь. Это побывать там нужно, чтобы на всю жизнь запомнить, до дрожи в копчике: это смерть. Хуже, чем смерть. Испытал я разок эту мерзость. Краешком зацепил… Хорошо ещё, слабое оно было, Марево… Совсем слабенькое. Как будто симфонический оркестр прямо в ушах загрохотал… Да адский какой-то: какофония, визги, грохот… И страшно, мама родная… Со всех сторон — то ли топот, то ли рёв… И шум, шум такой, что будто бы гигантский рой пчёл приближается… Громче, громче, громче… И кажется, что голова взорвётся, если он ещё немного усилится…. А шум — как по лестнице: выше, выше, выше… Мозги начисто отшибает. Ноги сами бегут, куда — неизвестно. Повезёт — вынесут на «чистое» место. Нет — залетишь в самую муть, где Марево в полную силу бьёт… Тогда — всё. Коли на месте не сдохнешь, домой уж не вернёшься. Будешь тварью безмозглой бродить, пока Зона не прихлопнет окончательно… А ведь вылезти-то почти нельзя. Поля-то эти — не поодиночке, а целыми десятками насеяны. Рядышком. А меж ними — как лабиринт… И не видны совсем. Вообще… Да ещё вот беда: пси-поле — оно на месте не стоит. Оно положение меняет… Говорят, что поля эти — кружатся вокруг центра, как тучи в циклоне. Может, и так. Может, и просто движутся. Только от этого выбраться из Чёртова Марева не легче…
