Мне повезло. Помню потом, что страх беспричинный три дня заснуть не давал, ел душу. Бывалые говорили, барбитураты помогают. Только жрать их нужно немеряно… Достал. Попробовал. И вправду, помогли. Только теперь, при одном упоминании про Марево… Вы меня понимаете? А я вот понять не мог: как же Санька Настю-то свою из Зоны вытащил… Ведь они… Которых Марево забрало — они не человеки уже. К ним и подойти-то нельзя: броситься могут, зубами вцепиться… Они ж — как звери становятся. Внутри. А снаружи — как куклы. Страшные куклы… Которые лучше стороной обойти. Здесь их мертвяками зовут. Почему? Да потому, что тело у них — вроде как мёртвое. Ни боли ни чувствует, ни холода, ни жары… Хотя… Хрен его знает, что они чувствуют. Только палить в такого — бесполезно. Пули зря тратить… Бывало, мертвяки в Жарку забредали или в Снежную — идёт такой, одежда на нём горит, а сам… Ни одна жилка на лице не дрогнет. Страшно… С виду ведь — человек…
Нет, никак в мою голову мысль не укладывалась: Настя, Саня, Марево… Не совмещалось это. Может, врут местные? Не было никакого Марева? Заплутала девчонка в Зоне, попалась бродягам бесстыдным, воспользовались… И бросили. Тут у любого «крыша» съедет. По Зоне-то в одиночку, да несколько суток…
Но я знал — точно знал — не врали про Марево. Знал лучше, чем Гуга. Может быть, лучше, чем кто-либо в Хвое.
— Спрашиваешь, откуда про Марево известно? — повернулся Гуга к Шнуру.
— Так это не секрет… Сашка мне всё сам рассказал. Он же ко мне после каждой ходки, когда Настя-то пропала, заходил… В каморке сядем, налью… А он пьёт её, как воду, даже не морщится… И молчит. Почти всегда молчит. И только два раза заговорил. За всё время. Так вот я про Настю и узнал…
— Слушай, Кир… А ты бы сам к Сашке заглянул бы… Странный он теперь… Не разговаривает ни с кем. Сюда вон иногда наведывается — и домой. И вправду, зашёл бы, Кир? Вы ж вроде друзьями были.
Ну, насчёт дружбы — это Гуга, конечно, загнул. С Отморозком никогда я особенной дружбы не вёл, но, в общем, отношения были нормальные. Как проводника и просто хорошего человека я его уважал, он меня — как будто тоже, здоровались, «проставлялись», если с деньгами был напряг… Что ещё? Ну, болтали иногда о том, о сём… Была ли это дружба? Да кто знает… Может быть. А зайти… Что-то мешало это сделать. Сегодня я увидел другого Саню: Саню Мёртвого. И как отнесётся этот совершенно другой человек ко мне — я не знал. И, честно говоря, узнать не торопился.
Я похлопал Шнура по плечу: мол, выйду, освежусь. Шнур кивнул гривой: похоже, он начинал основательно набираться. А значит, теперь ему было на всё наплевать. Дверь «Ротонды», гостеприимно открытая, выпустила меня в тихий тёплый вечер. Свежий ветерок лизнул лицо: Бог ты мой, как я люблю вот такие минуты — вечер, закат, и тёмная полоска леса чтоб на горизонте… И чтобы хотелось дышать, дышать, дышать этим воздухом, напоённым ароматами трав, далёкого леса и такими чудесными, непонятными и неприятными убогому городскому носу запахами деревни… Хвоя застыла в своём величественном средневековье — с патриархальным укладом жизни, с коровами да свиньями во дворах да хлевах, с вечной экономией электричества и допотопными керосиновыми лампами… И это — начало двадцать первого века! Картинки сюрреалиста: деревянный сруб хаты, самодельные оконные рамы с незатейливой резьбой, а в окошке, за грубо сколоченным сосновым столом — мальчишка склонился над экраном ноутбука… А подними глаза выше — и под самым коньком крыши увидишь «тарелку» спутниковой антенны… Чудеса!
— Кир?
Я резко обернулся. Был бы ствол — он оказался бы в моих руках. Ствола не было. Сюда, «в мир», мы приходим без оружия. Нужно будет вернуться — всё будет там. «За периметром». Спрятанное в тайничках, схронах, отданное «на хранение» надёжным людям… Просто брошенное под ближайший куст у самой «колючки». Сюда же мы приходим чистыми… Как ангелы.
Тёмный, абсолютно неподвижный силуэт у деревянных брёвен амбара. Это сказал он. Лица — не разглядеть — в тени. Но голос…
— Саня?
Да, это был он: Санька-Отморозок. Я понял это за секунду до того, как недвижимая тень ответила мне:
— Он самый…
Я подошёл ближе. Чиркнул спичкой, поджигая сигарету. Не потому, что вдруг захотел курить. А потому, что нужно было срочно скрыть волнение. И ещё — разглядеть Саньку.
Это действительно был Мёртвый. Одного взгляда при слабом огоньке спички было достаточно, чтобы убедится в правильности новой клички. Мёртвый. Неподвижное, осунувшееся лицо, тусклые, без выражения глаза. Неживые растрескавшиеся губы. Но всё же это был он — Саня. Я присел рядом.
— Я думал, у Гуги ты меня не узнал…
Я вздохнул. Как бы это ему сказать?
— Ты изменился. Санёк. Сильно…
Чёрная тень слева от меня молчала. Мне стало нехорошо — как-то неуютно. Будто я действительно сидел рядом с покойником.
— Изменился… — как-то странно произнёс Мёртвый.
И снова замолчал. Что бы хоть что-то сделать, я протянул ему пачку «Winston». Саня протянул руку — каким-то деревянным движением, совсем не так, как когда-то. Вытянул сигарету, при этом выронив из пачки ещё четыре. Когда я видел его в прошлый раз? Месяц назад? Полтора? Тогда Саня был — как дикая кошка: резкий, быстрый, ловкий… Теперь эту кошку как будто отравили. Это был он, и в то же время не он.
— Ходишь? — неопределённо спросил он, кивнув головой куда-то влево.
Впрочем, его жест я понял: конечно, Санёк спрашивал о ней, Зоне.
— Хожу… Пока. Сам — то как?
— Я? — как будто удивился вопросу Мёртвый: — я тоже… Пойду. Потом…
— С артами нынче туговато… Я вон на «собачек» перехожу… — поделился я своими наблюдениями.
Мёртвый, наконец, справился с зажигалкой и задымил. Что касается меня, то зажигалок я вовсе не ношу. Привык к спичкам, хотя теперь делают их вовсе погано. Не спички — дерьмо…
— Я тоже… На «собачек»… — Мёртвый произнёс это так, что по моей спине пробежал ощутимый холодок.
Не позавидовал бы я тем «собачкам», на которых решил поохотиться Мёртвый. Не дожидаясь моего ответа, он продолжил:
— Ещё раз схожу, и всё…
— «Завяжешь»? — спросил я больше для приличия.
Уж мне-то было видно, что Мёртвый «завязал» уже. Какой из него охотник?
— «Завяжу». Железно…
— Ну, а потом что? Жить на что будешь? Или накопил уже?
Мёртвый впервые за время разговора повернул ко мне лицо. Пустые, какие-то серые глаза, освещённые слабым огоньком сигареты, смотрели страшно — как будто и не видели ничего. И только в один миг — один-единственный миг я заметил что-то в глубине этих глаз. Что-то старое… Знакомое. Живое.
В кармане громко звякнул мобильник. Чертыхнувшись от неожиданности, я приложил трубку к уху:
