Утомленный от наркотической встряски, разомлевший от еды, организм просился на боковую. Зайдя в дом, Кирилл с удовольствием обнаружил, что он пуст. Снизив на системе климат-контроля температуру на пару градусов, Громов с удовольствием забрался на кровать.
В этот раз он не раздевался.
* * *
На следующий день Кирилла вызвали к Ростиславу Генриховичу. Старейшина, против обыкновения, был раздражен.
– Я не позволю сеять смуту среди моих подопечных! – громко сказал он, стоило Громову перешагнуть порог. – Что за разговоры, про детей, про реактор? Думаешь, у этих людей без тебя мало страхов?! Чего ты добиваешься?
– Всего лишь того, чтобы женщины оставили меня в покое.
– Возьми кого-нибудь в жены. Ангелину, Софью… кого угодно.
Кирилл вспомнил, как Софья скакала на Жаке и, поморщившись, спросил:
– Так просто?
– Как тебе на плантации? – перевел тему старейшина. – Ты все-таки попробовал?
– Скорее, меня отравили, – сдержанно улыбнувшись, ответил Громов. Так и не дождавшись приглашения, он сел в кресло напротив. – Еще на меня напали трое абсолютно невменяемых мужиков.
– Я предупреждал, что за пределами бункера – другая жизнь, – наставительно ответил Ростислав Генрихович.
– Люди-то те же. Из бункера, – пожал плечами звездолетчик.
– Тоже верно, – кивнул Ростислав Генрихович.
«Что он от меня хочет? То кричит, то учит, то снисходит до диалога», – подумал Громов.
– Скоро кончится неделя, – продолжал старейшина. – Ты подумал, чем бы ты хотел заниматься?
«Умыкнуть оружие, починить лифт и умчаться куда подальше», – мысленно ответил Кирилл. А вслух произнес, с осторожностью подбирая слова:
– У меня было две профессии. Я бы мог совмещать их и здесь. Ремонтировать и создавать какие-то приборы, а также охранять то, что требует, по вашему мнению, бдительного контроля.
Так Громов надеялся получить доступ к мастерской и оружию.
– Я тоже рассчитывал на подобное, – легко согласился Ростислав Генрихович. – Но после твоих, мягко говоря, смелых разговорчиков… я начал сомневаться в твоей профпригодности.
«Вот оно что. Хочет сделать из меня послушную овечку, кормя вместо сочной травы возможностей сухим сеном обещаний».
– Впредь я буду сдержаннее, – смиренно произнес Кирилл. – Сказалась привычка. Ведь я вырос не на Тайле, славящейся железной дисциплиной. Я постараюсь соблюдать правила вашего города.
– Постепенно привыкнешь, – благосклонно кивнул Ростислав Генрихович.
«Преодолеть десять парсеков, чтобы сгнить в бетонной берлоге… Нет! Лучше уж взрыв, разгерметизация, астероидная бомбардировка, – подумал Громов. Лицо его оставалось каменным, но в сердце бушевала буря. – Для космоса родился, в космосе и умру. Чего бы мне это не стоило».
– Я могу идти?
– Да-да, я сам вызову тебя.
– Всего доброго, – вставая, попрощался Кирилл.
«За последний месяц я соврал больше, чем за всю предыдущую жизнь», – с грустью подумал он, покидая здание администрации.
На входе повстречался Матвей, на улице – Поэт. Сын старейшины ограничился сухим кивком, а золотоволосый расплылся в счастливой улыбке, словно встретил не угрюмого мужика, а любимую девушку после недельной разлуки. Громов успел заметить, как шесть человек скрылись за дверьми кинотеатра, а двое вышли из бассейна и зашагали к столовой.
– Ты знаешь, что Софья и толстушка, сестра Марии уже беременны? – без предисловий заговорил Иван. – Доктор доволен. Говорит, уже лет двадцать таких хороших показателей зародыша не видел.
– Я счастлив, – сквозь сцепленные зубы, процедил Кирилл.
– Не пройдет и пяти лет, как в бункере будет не протолкнуться от французиков-карапузиков, – с ироничной улыбкой продолжал Поэт. – От судьбы не уйдешь, Верхний мир продолжает вносить коррективы в жизнь подземного царства, одурманенного годами и бесовским растением.
– Вчера твой брат снова пророчествовал, – сказал Кирилл. Он не заметил, как сам вошел вслед за Иваном в оранжерею.
– Все запомнил? – небрежно поинтересовался Поэт.
– Ага.
– Значит точно пророчество, – кивнул Иван, золотые волосы на миг полностью закрыли лицо. – Пока не сбудется – из памяти его не выкинешь.
– Почему ты мне не сказал про грибы?
– Я дорожу своей свободой, – со вздохом сказал Поэт. – О происходящем на ферме не говорят.
– Что ж это за свобода? Когда ты даже друзьям не можешь сказать правду? – с презрительным смешком спросил Громов.
– Я тоже решил, что лучше ты все увидишь сам! – оскорбился Иван.
– Узнал, – кивнул Кирилл и перевел тему: – У тебя есть доступ к мастерской?
– Да. Я часто делаю там тетради и чернильные перья.
– Отлично, – улыбнулся Громов. – Хоть одна хорошая новость за утро. Иван, не в службу, а в дружбу, принеси чего-нибудь поесть и выпить. Не хочу появляться в столовой.
– Постарайся забыть это имя. Я тебе его не называл, – сказал он и вышел.
Кирилл прождал полчаса и начал уже сомневаться, что Поэт вернется. Желудок требовал пойти в столовую, а не рассиживать голодным среди благоухающих цветочков. Организм потихоньку забывал истощивший его побег из тюрьмы, но Кирилл чувствовал, что потерял добрых полдесятка килограмм мышечной массы.
Между завтраком и обедом он планировал добраться до тренажерного зала. Слабость в мышцах была ощущением непривычным и страшным. А сейчас, когда неизвестно, откуда придет возможность для побега, нужно быть в форме постоянно.
«Пора потихоньку запасать провизию, – подумал Кирилл. – Потом это может привлечь внимание. Только где взять сумку или рюкзак? Рюкзак в бункере, пожалуй, самая бесполезная вещь».
В оранжерею зашел улыбающийся Иван с подносом на вытянутых руках. Держался он так, словно каждый день прислуживал официантом в дорогом ресторане.
Поэт опустил пластиковый поднос на плетеный столик. На одной тарелочке красовалось два бутерброда с маслом и крупной красной икрой, на другой – куриный жульен. Три стакана с рубиновым напитком исходили паром и терпким запахом смеси специй: корицы, имбиря, тмина, гвоздики и чего-то нежного и едва уловимого, словно принесенный ветром дух цветочной поляны.
– Безалкогольный глинтвейн, – поймав взгляд Кирилла, отрапортовал Иван и взял один стакан себе. – Приятного аппетита.
– Спасибо большое, – кивнул Громов. – То, что нужно.
Поэт сел рядом и начал потягивать глинтвейн. После каждого глоточка он в умилении, словно кот лакавший сметану, прищуривал глаза.
Громов насыщался неторопливо. Икра лопалась под крепкими зубами, промасленные кусочки курятины и грибов таяли на языке. От горячего гранатового глинтвейна согревающая волна прокатилась по пищеводу, ухнула в желудок и там застыла, словно теплый шар.
