После тяжелого бега по лесу через бурелом и плотный подлесок Малахов выскочил на небольшую поляну. Ему казалось, что именно там было то, что он искал. Он выскочил на открытое пространство и остановился в растерянности. Посреди поляны на примятой траве стоял треножник на котором была установлен прямоугольный черный блок с зеркальной параболой, направленной вверх.
Как раз когда Вадим увидел его, оно, глухо издав тихое «пых», залило поляну белым светом, одновременно устремив в зенит зеленый луч. Подождав, пока в глазах пропадут красные пятна от вспышки, Малахов шагнул к устройству. Но тут толчок в спину повалил его на землю. Падая, Вадим успел сгруппироваться и перекатом встать на ноги, развернувшись на месте. Рядом никого не было. Трава вокруг штатива с оптическим передатчиком была примята, и такая же примятость, похожая на цепочку шагов, уходила с поляны в лес.
Вадим осторожно, как будто на охоте, пошел по следам, которые скрывались среди малинника. Он подошел вплотную к самым кустам и раздвинул их, стараясь не уколоться об острые колючки. Нечто или некто в молниеносном прыжке ударило его в грудь. Малахов даже не смог оценить ни формы, ни размера. Он успел схватить нападавшего и покатился с ним по траве.
Соперник был явно слабее Вадима, но намного проворнее. Неизвестный враг немедленно сделал перехват и оказался у Малахова за спиной, так и не дав себя рассмотреть. Вадим попытался его схватить, но тут раздался болезненный высокочастотный вой, который буквально парализовал волю Малахова. Пришелец немедленно опустил его. Вадим остался стоять на траве на коленях, зажимая уши ладонями.
Откуда-то сверху на поляну опустился конус ярко-синего цвета, и Малахов почувствовал, как его потянуло по направлению к источнику света, словно сетью. Сцепив зубы от боли, которая не прекращала долбить уши, Вадим пополз на коленях прочь, к границе светового конуса. Он уже почти достиг ее, но тут свет одновременно со звуком исчез. Немедленно исчезла и боль.
На поляне уже никого не было, Вадим стоял рядом с брошенным в траву передатчиком и пытался высмотреть в небе корабль пришельцев. А еще через две минуты он уже летел на доклад в Москву.
Расследование шло около месяца, в итоге комиссия была удовлетворена и докладом Малахова и его действиями в экстремальной ситуации. Медкомиссия не нашла никаких отклонений ни в здоровье, ни в психике. Дело ушло в архив, сбитая тарелка изучалась в специальном НИИ.
Но Вадим так никому и не сказал, откуда у него появился опалесцирующий камешек, который он повесил на цепочку на шею и никогда не снимал.
— Тогда ты действительно завалил настоящую тарелку, и мне даже разрешили на нее посмотреть. Не потрогать. Но рассеять слухи вокруг этого надо было обязательно. Я только знаю, что некоторые технологии, которые удалось с той тарелки получить, до сих пор под километровыми слоями сукна лежат. Лучшего времени ждут.
Вадим откинулся на спинку стула и с удовольствием протянул ноги.
— Я хотел бы тебе, майор, вот, что сказать: ты прогони этих социологов. Интуиция мне подсказывает, что ребята эти до добра не доведут.
— Да и мне они не нравятся. Особенно этот урод, — майор кивнул на дверь, — все мутит, мутит… Но ведь от них много зависит…
— Ничего от них не зависит, майор. Ты поверь мне, — грустно сказал Малахов.
— Да какой я, на хрен, майор, — так же грустно сказал военный. — Я форму на старом армейском складе нашел, да и все. Мои ребята вообще такой не пользуются, ты видел, они все в современной снаряге. А мне эта нравится. Слушай, мне иногда кажется, что «Долг» наш долго не протянет. Нельзя бороться с Зоной вот так, как бы сказать…
— Прямолинейно? Ты прав.
— Да мы и не с Зоной воюем, нам бы мир от нее уберечь. Ученым помогаем…
Майор замолчал и выпил коньяк.
— Я слышал, что народ в Зоне вас ценит. Может, и достаточно этого? Не надо мешать естественному ходу вещей.
— А кто знает, что надо? — Майора уже повело. — Куда мне было деваться? Из армии ушел, когда семью кормить было нечем, пошел в охранники, так там одна бандитва. Вот приятель в Зону потащил, говорил, бабло срубить можно. А я не бабло рубить хочу, а служить!
— Вот и служи. Все нормально. Вне Зоны ты и такой службы не найдешь. Не армия у нас, а комедия. — Вадим почувствовал, что ему давно уже надо прекращать пить. — Одно скажу, я не забуду про обещание. Дай только выбраться.
Но эти слова ушли в никуда. Майор, зажав в руке полупустой стакан, мирно спал.
Тихо, чтобы не спугнуть, Вадим вышел из штаба. У стенки сидел Шип и дремал с кровососом на коленях. Ни «долговцев», ни социолога рядом не было. Растолкав Шипа, Малахов рассказал тому, что все хорошо, конфликт улажен, и они пошли в свое убежище. Надо было выспаться перед завтрашним днем.
Я направлю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого от меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла; точно так же не вручу никакой женщине абортивного пессария. Чисто и непорочно буду проводить я свою жизнь и свое искусство.
В какой бы дом я ни вошел, я войду для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами.
Что бы при лечении — а также и без лечения — я ни увидел и ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной.
Первое, что пришло на ум Малахову, когда он проснулся, была мысль: «А нет ли здесь рассола на „каплях“?» Вадим лежал с закрытыми глазами и с утренним ужасом прислушивался к своим ощущениям. Вначале ему казалось, что он еще не проснулся. Потом он боялся открыть глаза, уверенный в том, что именно через открытые глаза в голову вольется боль. Потом его стали мучить детали разговора с майором. Вадиму было стыдно, что он, сразу узнав майора, не сказал об этом, а пошел на конфликт. Потом Вадим стал ждать утренней изжоги. Но она не приходила. А потом остатки сна и рефлексии прогнал чавкающий звук.
Малахов открыл глаза. В микроскопическое окошко под потолком в полуподвал пробивался слабый свет. Рядом на ящике сидел Шип. Одной рукой он держал громадный бутерброд с тушенкой и, откусывая от него большие куски, громко чавкал. В другой руке у него была чайная ложка со сгущенным молоком. Ее он держал у лица кровососенка, а тот с удовольствием и, тоже чавкая, слизывал сладкую жидкость.
— Ты не парься, я за твоими попытками проснуться давно слежу, — сообщил Шип. — Так вот, в Зоне похмелухи не бывает. Жаль, нельзя в дорогу по маленькой пропустить, больно уж тушенка вкусная. Хочешь?
