Он никогда не участвовал, Он наблюдал, как они весело уходили в миры вероятности, охотно создавая копии самих себя, и, казалось, иногда не беспокоясь о том, чем из этого получится. Клоден Джонс беспокоился. И никогда не делал свою копию.
Но они были лучше, свободнее, способнее, счастливее, умнее. Это было поразительно. Они были лучше. Но в своих исследованиях он узнал вещи, обнаружить которые у них никогда не было мотива — они просто жили этим: им не нужно было знать это — и поэтому его терпели, и каким-то любопытным образом его принимали, как наставника и лидера.
Точно таким же бесстрастным образом он изучал и Питера Кэкстона… шизофренический тип, как он заметил, по терминологии двадцатого века. Обладателями было определено, что двадцать процентов мужчин двадцатого века принадлежали к такому же типу параноиков, что и Кэкстон. Доминирующий, субъективный, эгоцентричный, на личном уровне неспособный понять другую точку зрения. Это был тип мужчины, который, как полагали Обладатели по своим изучениям истории, когда-то составлял еще больший процент. Уходя же вглубь веков — этот процент среди мужчин доисторического периода был около восьмидесяти. Никогда не было ста процентов. Никогда. Всегда находились некоторые люди, которых можно было бы убедить. На личном уровне тип Питера Кэкстона убедить было невозможно.
Мечтой Новых Людей было, чтобы в будущем не было Питеров Кэкстонов. И, конечно, чтобы не было Камилов Бастманов.
Поэтому Клоден Джонс с определенным сочувствием, на какое был способен, видел, что поиск Питера Кэкстона был невозможен. Обладатели, с этим его поиском, принять его не могли.
Однако, Джонс видел, что Кэкстон волновал его дочь… Может быть, от знания того, что они не могли выбраться отсюда. Возможно, зашевелился так долго спавший женский инстинкт. Исторически женщины общались с более субъективными мужчинами… такими, как Кэкстон. То, что эта женщина была его собственной дочерью, для Клода Джонса проблемой не являлось. В конце концов ей было четыреста тридцать девять лет и, как подсказывал ему разум, она была в состоянии позаботиться о себе.
Как только эти мысли полностью сформировались у него в голове, он поднялся на ноги с загадочной улыбкой. — Не уходите к этим индейцам, — сказал он, — пока я не смогу обсудить это с Селани.
Кэкстон, у которого и не было намерения никуда уходить, и чьей единственной целью упоминания обиндейцах было желание, чтобы об этом услышала Селани, пообещал, что не будет предпринимать поспешных действий.
Но дни проходили, и ничего не происходило, за исключением того, что Джонс стал более дружелюбен. В результате у них было несколько бесед, и Кэкстон узнал немного — совсем чуть-чуть — нового о Дворце Бессмертия.
О том, как произошел поворот во времени в ноябре 9812 года н. э. когда время пошло обратно до февраля 1977, а затем, предположительно, снова двинулось вперед. Но куда оно пошло после этого, они не поняли.
«Только, — подумал Кэкстон, — это не касается людей, запертых в семнадцатом веке».
В другой раз Джонс описал, как у Обладателей была надежда на то, что они смогут найти путь движения вероятности вперед, дальше 9812 года н. э.
— Я сказал им, что испытания, которые я провел, показывают, что нет никаких «потом», что — это все здесь и что единственное будущее — в вероятностях в этом обширном временном пространстве почти в восемь тысяч лет — между 1977 и 9812. Это и ничто другое является вселенной времени.
— Какие испытания вы проводили? — спросил Кэкстон, в котором моментально проснулся физик.
Улыбаясь, Джонс помотал головой. В другой беседе Кэкстон спросил:
— Как получилось, что вы ввели Бастмана в свой эксперимент?
— Точно так же, как туда попали и все настоящие Обладатели, — последовал ответ. — Небольшой процент людей обладают способностью проходить сквозь время. Это было мое огромное открытие. Как только я узнал движущую силу этого, я начал свой долгий поиск людей, которые обладают им. Тем временем в одну из своих трансформаций во времени я обнаружил Дворец. Так что я наконец был готов к великому эксперименту, потому что во Дворце я мог использовать людей, которые сами не были Обладателями.
— Позвольте разобраться, — сказал Кэкстон. — Здесь два момента. Первое — это то, что люди, которые умеют проходить сквозь время, естественно существовали в мире?
— Да.
— В результате вашей способности Обладателя, — продолжал Кэкстон, — и это второй, и отдаленный момент, вы случайно обнаружили Дворец Бессмертия?
— Верно.
— Дворец был пуст, когда вы нашли его? — спросил Кэкстон.
— Да. Пуст. Покинут. Мы могли подозревать, что им пользовались в течение долгого времени, а затем бросили. Для чего брошен? Ответа на это не было.
Немного позже в тот же день Кэкстон столкнулся с Джонсоном в коридоре трейлера. Джонс сказал:
— Ваш вопрос о Бастмане — с тех пор я все думаю о нем. В своем усердии он сделал несколько интересных открытий. Он первым заставил меня понять, что после долгого разделения все миры вероятностей могут слиться. Например, та вероятность 2083 года н. э., где вы были. Это была первая попытка моей группы создать идиллическую Землю, где все любят всех. Бастману понадобилось много времени, но к 2130 году н. э. он определил место всех — по крайней мере достаточного количества — металлических предметов и вернул их во Дворец. Когда два мира слились, была некоторая путаница, но ничего страшного не произошло.
Кэкстон пытался представить картину рассказанного Джонсом. Но «слияние двух миров» это было для него слишком. Подразумевалось, что большинство людей, за исключением некоторых вариантов, были в основном на тех же местах, пошли, по существу, по тем же направлениям и в момент слияния были точно в том же месте в обоих мирах вероятности… Мозг его здесь заколебался, но не смог найти точку принятия.
Те люди в том мире другой вероятности 2083 года в самом деле попытались помочь ему. Его истерия смущала людей, с которыми он сталкивался. Но, сейчас это было ясно, их преследование никогда не было угрожающим, и в конечном итоге он и ушел возможно потому, что они никому не насаждали своей помощи.
Кэкстон очнулся от своих личных мыслей и обнаружил, что Джонс ушел и скрылся в своей лаборатории. Кэкстон пожал плечами. Это были, как он понял, бесполезные разговоры. Все это не имело значения. Здесь, в 1650 все, что произошло в недосягаемом будущем, было абстрактным и бессмысленным.
На следующее утро он сидел за завтраком, все еще с этой пессимистичной мыслью в голове. На улице шел дождь с монотонным однообразным звуком, Кэкстон представил тысячу миль дождя там, на улице — и тридцать лет сплошного ничего здесь, в этом трейлере.
