«Боже, — думал он, — лучше чем-нибудь заняться… но чем?» Его интересовало только будущее и поиск бессмертия. И, однако, может, ему лучше примириться с настоящим и в самом деле разыскать индейцев, как он и грозился.
Мысль была, как толчок. Он взглянул на девушку.
— Ваш отец рассказал вам о моем плане жить с индейцами?
Девушка повернулась и уставилась на него. Она казалась особенно свежей и молодой: Кэкстон почувствовал мгновенное влечение.
— Да, — сказала она.
— Хорошая идея, не так ли? Женщина молчала, затем:
— Что вы там будете делать? Кэкстон изобразил удивление.
— Жить нормальной жизнью, боже мой. Уговорю одну из женщин жить со мной, как…
Он остановился. Он чуть было не сказал — как однажды вы жили со мной.
Его мысль повисла в воздухе, он дрожал.
За все эти многочисленные дни стало очевидно, что это здесь, в трейлере, их первая встреча, и поэтому (впервые он подумал об этом) то время, — там во Дворце Бессмертия, когда он проснулся в постели рядом со старшей Селани, — должно быть позже.
Это означало, что раз было позже, значит они, должно быть, выбрались из этого трудного положения.
На его лице должно быть проявилась какая-то часть его страшного возбуждения от осознания этого. Селани сказала:
— В чем дело?
Дрожащим голосом он рассказал ей всё, настолько охваченный своим собственным внутренним беспокойством, что почти не заметил ее первую реакцию.
На какой-то момент в ее лице появилось что-то… Затем она несколько овладела собой. Это чувствовалось даже по голосу, когда она заговорила.
— Я не помню такую вероятность. Значит, это должна быть та, которую сотворил из меня Прайс без моего ведома. Я спрошу отца об этом.
Она посмотрела на него с тем же спокойствием.
— Вы случайно не сталкивались с отцом где-нибудь по пути?
— Нет, извините.
Надежда Кэкстона уже пропала от ее остужающего отношения и слов, но ее последний вопрос обеспокоил его. Он спросил, пораженный.
— С чего бы Бастман сделал такое?
— У него огромное чувство ложной гордости, — сказала она. — Я уверена, что он считал, что только у него чистые мотивы, так что, когда он обнаружил, что отец остался вне эксперимента, я уверена, что он должен был попытаться… — она замолчала. — Ну да ладно. Расскажите еще раз о том, что произошло между мной и вами.
Душа Кэкстона уже не лежала к этому рассказу. Тем не менее он дал ей отчет, на этот раз более детальный. Но во время рассказа он все время думал: «Я только мельком заметил борьбу между двумя противоборствующими силами во Дворце Бессмертия, даже хотя одной из сил был только один человек».
Он понимал, что его оценки были достаточно грубы.
Казалось, только человеческие существа могли дойти до ссоры, отделившей Бастмана от главной группы, занимающей Дворец Бессмертия. Безусловно, большего безумия нельзя было представить. Эти люди управляли поворотом во времени, где, какие бы ни были практические цели, время шло обратно. Они могли на себе перекраивать годы, собранные в главном потоке времени — переделывать их все время заново. И — невероятно — это стало делом насилия.
Это сильное чувство угасло, потому что, когда он закончил пересказывать увиденное во Дворце, у него появилась одна мысль, и он сказал:
— Хорошо. Теперь вы расскажите мне кое-что. Как получилось, что в той вероятности Селани вышла за меня замуж?
Девушка засмеялась.
— Мне, очевидно, придется попросить отца объяснить вам про вероятности. Тогда поймете.
— Но то, что я только сейчас рассказал вам, — сказал Кэкстон, разочарованный, — ничего не значит?
— Я поговорю с папой об этом, — сказала она, и голос ее снова окреп, — и он сможет объяснить вам и это.
После этих слов он вновь обнаружил себя в трейлере с монотонным шумом дождя, и с единственной перспективой тусклого будущего.
— Хорошо, хорошо, — сказал он устало, — а как насчет индейцев? Когда мне уходить?
Он замолчал, потому что девушка отвернулась, и его последние слова были обращены к ее уходящей спине. Если она и дала какой-то ответ на его вопросы, Кэкстон его не услышал. В мрачном настроении он поднялся, вернулся к себе в комнату и лег.
«Хорошо, — подумал он, — значит, это дельце не сработает. Так что, может, я правда пойду жить к индейцам».
Как бы он не пытался, он не мог действительно представить себе это.
Он забылся и проснулся от дождя. Снова заснул, а когда пробудился, опять шел дождь…
И он еще два раза пообедал под шум дождя.
И где-то в это время у него появилась фантастическая мысль, что им удастся выбраться из этого времени. Казалось абсурдным, что такая мысль могла вообще прийти ему в голову. Нет, не здесь, в этой дикости. Ибо, конечно же, не было пути из этой эры, в которой не было других цивилизованных людей, кроме их самих. Но мысль появилась. И все время возвращалась. И он все время говорил себе, что там, в 1970-х это тоже было невозможно — однако это случилось. Значит, если рассуждать таким образом, это могло бы случиться так же и в семнадцатом веке.
В ту ночь, в сумерках своей собственной крошечной комнатки, он лежал и спорил с рациональной, научной частью своего мозга, со своей подготовкой, как физика.
«Конечно, — сказал он себе со слабой улыбкой, — я только магистр наук… и хорошо известно, что магистрам еще дозволена крошечная доля сумасшествия». Они все еще могли раствориться в людях, даже рассматривать какую-нибудь случайную бездоказательную гипотезу, без — и это было важно — риска быть обвиненными в дилетантстве. Товарищ по колледжу, который вскоре вынужден был бросить учебу и искать работу, даже пытался убедить своих друзей, что статус магистра все же лучше, потому что любому магистру было дано право на развлечения.
Успокоившись таким образом, Кэкстон продолжал обдумывать невозможную мечту, которая так неожиданно вспыхнула у него в голове: обязательно должен быть какой-то способ вернуться в будущее.
Что, наконец, поразило его, так это то, что с подтверждением его настоящей цели пришла мысль о том, что ему надо прекратить изводить эту бедную девушку.
Дело в том, что не было логического основания для того, чтобы Селани Джонс удовлетворяла сексуальные потребности Питера Кэкстона, или любого другого человека, который ей не нравиться.
С этой мыслью внутри него что-то чрезвычайно расслабилось и как бы отпустило.
На этот раз, когда он спал, он не просыпался до утра. Он уже собирался перевернуться со стоном, когда обнаружил, что шум дождя прекратился. Поспешно одевшись, он вышел, дверь была открыта: в нее щедро брызгал солнечный свет.
Кэкстон осторожно сошел на траву, которая сверкала от росы, и увидел, что Клоден Джонс шел к нему вдоль разлившейся реки, бывшей прежде горным ручьем. Старик помахал рукой, и Кэкстон сказал:
