Девушка с некоторым смущением заметила, что Потап старается опекать ее — неназойливо, почти незаметно; но была ли причиной тому беременность — Ласка не знала. Он стоял неподалеку, когда девушка призналась Озорнику, и вполне мог услышать — у медведей чуткие уши.
— Скажи, как тебя занесло на Альбион? — спросила его однажды вечером Ласка.
Потап сидел на палубе, прислонившись спиной к трубе, и задумчиво пощипывал когтем струны мандолины.
— А! Долга история…
— Так мы вроде не торопимся никуда. — Ласка присела напротив и подперла подбородок кулачком.
— На жалезе-то не сиди, простудишься! Эвон, брезенту хоть подстели.
— Ты-то сидишь!
— Сравнила, — махнул лапой Потап. — У меня там знашь кака шерсть; хучь в сугробе ночуй! А и ночевал, бывало…
— Откуда же ты родом?
— Тырышкинские мы… Есть под Архангельском така деревенька. Эх… Хорошие места, глухие! Батяня мой зверя пушного промышлял, знатный добытчик был; а я вот по армейской части вышел.
— Ты что же, в рекрутский набор попал?
— Эва, хватила… Рекрутчина — она для людей только; не знашь разве! Медведям тут послабленье, как инородцам. Я с малых лет непоседой рос: мир хотелось посмотреть, погеройствовать… Ума с гулькин нос, силушки немерено — молодой был, глупый. Ну, и записался в добровольческий полк. На Кавказе до унтера дослужился; потом, как Крымская кампания началась, нас туда перекинули. И вот заявляется как-то в расположение части полковник Хасбулатов. В пыли весь, усталой — а выправка така, что наши офицерики рядом с ним бледно смотрелись… Орел, одно слово! Кто, мол, в пластуны желат? Служба, грит, опасная; зато и вольности куда как больше, да день за полтора идет. Ну, собралось нас дюжины две душ — людей да Медведев, один другого отчаянней. Эх! Из того набора, почитай, только я один в живых и остался. А дальше пошла потеха… Днем в горах али в виноградниках укрываемся, по ночам — рейды; неделями так. Да только удалью одной не много навоюешь, супротив имперских-то пушек. Сколь ни бились, а земли крымской отстоять не сумели, стала она под басурманами. Потом Московии мир вышел, а мне — отставка. Пробовал по-новому жить, да вкривь как-то выходило. Чем только не занимался! И караваны, что на азиатчину идут, охранял, и лямку тянул на Волге; крючничал там же. А душа болит, покою не знат… Домой съездил, в родные места — думал, полечат меня, ан только хуже сделалось. Не отпускат война-злодейка; по ночам снится всякое. Извелся я весь. Сижу как-то в трактире, штоф уже на грудь принял — и тут будто сказился! Нешто, думаю, до Альбиону податься, найти там ворога из тех, супротив кого воевал, да и перегрызть ему глотку! Все лучше, чем водовку с тоски жрать. Как добрался — сам диву даюсь. Языка-то ихнего ни в зуб ногой! Болбочут кругом не пойми что, а я только и знаю, что «страйк граунд, шит» да «шот ап, ор ай килл ю». Чуть снова не запил. А дальше сама знашь. Нашел меня этот твой. Сама-то как с ним очутилась?
Ласка глубоко вздохнула — и принялась рассказывать о жизни в Крепости; о том, как сперва потеряла мать, потом отца, о гарнизоне, который стал для нее родной семьей, о встрече с Озорником и битве на перевале — и, наконец, о том, что привело их на Альбион. Под конец девушка охрипла и замолчала.
— Ну, дела… — молвил Потап. — Империю завалить взялись, ишь ты… Дело славное, что и говорить. Неужто и впрямь может выйти?
— Моему другу удалось повернуть время вспять, — напомнила Ласка. — Ты и сам видел. Такое не в человеческих силах, вообще ни в чьих. И все-таки он сделал это! И он верит, что мир можно изменить. А я верю ему.
— Значится, эвон как… — Медведь вздохнул и заворочался, устраиваясь поудобнее. — Что ж, может, и не зря я за тридевять земель отправился. Ежели и впрямь у вас получится…
— У нас! — поправила Ласка.
— Ага… У нас, — согласился Потап.
* * *
Джек Мюррей с любопытством озирался. Нет, конечно, он догадывался, что под зданием лондонской штаб-квартиры Центрально-Европейской Ложи имеются подвалы; но ему и в голову не приходило, насколько они обширны! Низкие каменные своды давили на психику — стоило только вспомнить, какая громада расположена над ними. Компания, в которой оказался молодой журналист, также не способствовала душевному равновесию: Легри и его костолом, да еще и фрау Мантойфель в придачу! Немного успокаивало лишь присутствие Сильвио. По уши увязнув в таинственных делах и событиях, связанных с Инкогнито, Джек только сейчас в полной мере осознал, насколько велики ставки в нынешней игре. Имена, которыми с такой легкостью перебрасывались Легри и Фальконе, вызывали благоговейный трепет: то были высшие должностные лица Империи, аристократы и министры, члены Палаты лордов… А его партнеры рассуждали о них, словно о шахматных фигурах, выстраивая различные комбинации и прикидывая, насколько то или иное сочетание способствует достижению цели. Эмма Мантойфель сохраняла равнодушие сфинкса.
— Это здесь… — заявил, наконец, Сильвио, остановившись возле низкой двери.
Звякнул ключ. Легри достал из кармана коробку фосфорных спичек, чиркнул о стену и зажег свечи в канделябрах.
Значительную часть комнаты занимало устройство, более всего напоминавшее старинную астролябию — хотя конструкция, даже на первый взгляд, поражала необычайной сложностью. В центре ее находился глобус из темной бронзы, выполненный с величайшим тщанием: очертания материков испещряли тысячи едва различимых надписей — приглядевшись, Джек понял, что это названия городов. Металлический шар окружало множество орбит с нанесенными на них делениями; на одной была закреплена большая линза.
— Что это?! — шепотом осведомился Мюррей у своего наставника.
— Одна из величайших тайн Ложи, детектор Фокса, — вполголоса ответил тот. — Механизм, разработанный покойным сэром Дадли. С его помощью мы можем отслеживать проявления сверхъестественных талантов Инкогнито. Видите увеличительное стекло? Вглядитесь внимательней…
Джек поднялся на цыпочки. За линзой крепились две тоненькие, словно паутина, металлические нити; их перекрестие приходилось на крупную точку. «London» — гласила выгравированная на потемневшей бронзе надпись.
— Здесь это было в последний раз. Хотя в данном случае показания этого устройства были излишни: половина Гринвича могла бы засвидетельствовать произошедшее!
— Так что же, выходит, кто-то круглые сутки дежурит возле этой машины?
— Дежурят, но не здесь, конечно! Наверх выведен звонок. Как только устройство срабатывает, ко мне отправляют посыльного. — Сильвио усмехнулся. — Знали бы вы, как меня утомили эти визиты в бытность Инкогнито на севере! Тогда подобное случалось несколько раз на дню.
Мюррей с интересом рассматривал необычное устройство; затем внимание его привлек барельеф на дальней стене помещения: Всевидящее Око в треугольнике, парящее над вершиной усеченной пирамиды.
— Любопытный символ, не правда ли? — Голосу Фальконе негромко вторило эхо. — Как вы думаете, Джек, что он означает?
— Это Создатель, конечно же. Великий Архитектор Вселенной. Вы же сами объясняли мне масонскую символику, Сильвио.
— А пирамида?
— Гм… Ну, это очевидно — символ Храма Жизни, который мы призваны возвести. Поэтому она и выглядит усеченной, недостроенной; так ведь?
— Но почему это изображение находится здесь?
Мюррей пожал плечами:
— Понятия не имею. Может быть, вы мне скажете?
— Вы знаете, что в масонском символизме нет ничего случайного? — Фальконе, казалось, стремится подвести молодого человека к некой мысли. — Вот, например, этот зиккурат… Вглядитесь внимательней: фундамент образуют три плиты; а дальше идут каменные блоки. Сколько их?
— Ну… — Джек сощурил глаза.
— Можете не считать… Тридцать.
— Не понимаю, на что вы намекаете, Сильвио! — пожал плечами Мюррей.
— Попробуйте увидеть в этом барельефе нечто иное! — неожиданно вмешался Легри. — Забудьте все прекраснодушные байки о Храме Жизни! Пустая болтовня к лицу профанам, но уж вы-то должны были кое-что понять. Если только мой коллега не ошибся и не взял в ученики полного болвана! Здесь изображена Власть, мистер Мюррей. Власть как она есть, без прикрас; истинная ее структура. Три плиты в основании властной пирамиды — суть не что иное, как три низших уровня масонства: ученик, подмастерье и мастер.
— Три низших?! Вы хотите сказать, что…
— Существует еще тридцать; по числу блоков. Как вы, может быть, догадываетесь, мы с мистером Фальконе и фрау Мантойфель — посвященные высоких степеней. Но и это не все. Видите, между Оком и камнем пирамиды — пустота? Это тоже символ. Там находится высшее, или незримое, масонство: те немногие, кто реально правит миром. А еще выше — создатель реальности, ее архитектор…
— Инкогнито!!! — воскликнул пораженный Джек. — Лучи, глаз… Этот символ — мистер Инкогнито!
