такой силы, что с его лица чуть не сорвало респиратор, пришлось рукой придержать, а его КХЗ раздулся и затрепыхался на нём. Правда, это длилось всего несколько секунд, а потом воздушный напор резко ослаб. И перед ним вспыхнула надпись:
«Приносим извинения за доставленные неудобства. Теперь можно снять респираторы».
После чего открылась вторая дверь.
«Ты глянь, как у них тут всё устроено, — входя в магазин, удивлялся прапорщик. — Видно, к пыльце люди здесь относятся серьёзно».
Впрочем, это его, отца заражённого ребёнка, даже радовало. Ведь они с Настей так и не смогли понять, когда и при каких обстоятельствах заразилась их единственная дочь.
Помещение магазина было красивое. Просторное… И, конечно же, кондиционируемое. После целого дня, проведённого в лодке, в костюме химзащиты, на страшной летней жаре, тут ему показалось даже немного… прохладно.
Ряды вешалок и полок с красивой, яркой и красочной одеждой его тоже удивили. Хотя цвета показались ему кричащими, а количество фасонов — чрезмерным. У них, в Болотной, тоже был магазин одежды, но там не было ничего красного, там была одежда, которая нравилась Акиму, всё спокойных серых или зелёных цветов. А тут аж в глазах рябит. На отдельном столе… Весь стол — необычное женское бельё… Его жена такого не носит, даже у Юнь, и то поскромнее; прапорщик, как понял это, так побыстрее отвернулся. Даже разглядывать это всё при посторонних казалось ему неприличным. А посторонние тут были. Вернее, была одна…
Продавщица. На взгляд прапорщика… необычная. Она была худой и высокой. Ростом едва ли не с него. Темноволоса. Волосы собраны в пучок, как у Юнь, видно, мода сейчас у женщин такая. Чуть лопоуха и глазаста, в общем, если бы не её худоба, с некоторой натяжкой её можно было бы назвать красивой. Брюки она носила уж очень облегающие, да и майку на лямках такую же, а под майкой ничего не было. Всё, так сказать, наружу.
В таком виде никто из женщин в станице Болотной на людях появиться не решился бы, даже распутные девки, что промышляли в чайной и в офицерской гостинице, и те выглядели поприличнее. Таких можно было встретить только в доме Савченко. Девица была молодой, она очень невежливо и даже высокомерно рассматривала Акима, и её взгляд выражал простой вопрос: а этот как сюда попал? И при этом девица, стоя за прилавком, не спеша ела апельсин, что ли…
«Нет, эта не может быть Еленой Мурашкиной. Это девчонка какая-то, притом наглая. Но трескает апельсины, а их попробуй укупи ещё. Видно, богатая… Может, и она».
Он ещё раз оглядел помещение и, убедившись, что больше в магазине никого нет, подошёл к ней и произнёс — толком не зная, как с ней разговаривать, — официально:
— Здравия желаю.
— Ну привет, казачок, — лениво ответила девица и отправила в рот очередную дольку апельсина.
Глава 21–22
«Нет, это точно не Елена».
— Мне бы Елену повидать, — произносит он, стараясь не смотреть на майку девицы: вдруг обидится ещё.
— Я Елена, — тут девица вдруг стала серьёзной, перестала жевать апельсин. — А ты кто?
Эта её невежливая манера общаться с незнакомым человеком немного покоробила Акима. Нет, он не мог поверить, что это та самая женщина, к которой его послал Савченко, уж больно она была молодой и наглой, и… несерьёзной какой-то, и поэтому он уточнил:
— Мурашкина?
— Да, — сразу подтвердила она. И снова спросила. — А зачем я тебе?
И тут Аким не сразу сообразил, как сформулировать то, что ему от неё нужно:
— Я это… Приехал забрать у вас кое-что… Из Болотной…
И тут девица удивляет его в очередной раз: из кармана узких брюк она достаёт настоящий армейский коммуникатор. Такие полагались лишь военнообязанным, ни одна из казацких жён в Болотной личного средства связи не имела. Их же не могли неожиданно вызвать в полк. Зачем им персональные телефоны? А у этой полуголой девушки он был.
«Вот так вот… А по виду и не скажешь…».
Она, почти не глядя в экран, начинает набирать текст, и делает это с такой скоростью, о какой Саблин, со своими корявыми пальцами, и мечтать не может. А когда она закончила, то подняла глаза на прапорщика и произнесла:
— Надо подождать.
— Подождать? — он мог бы ей объяснить, что с ним ещё два человека, что им негде ночевать, что они приехали издалека и что им далеко ещё ехать, и что торчать тут долго они не смогут… Но по её отрешённому, несколько высокомерному виду прапорщик понимал, что девице было на всё это наплевать. И поэтому он просто спросил:
— И сколько нужно ждать?
И тут телефон в её руке пискнул, и девушка, едва взглянув в него, ответила:
— Приходи завтра.
Аким почти всю сознательную жизнь провёл в среде воинской, а там слово «завтра» имело значение зыбкое, почти условное, и поэтому он уточнил:
— Завтра во сколько?
Девица, не сводя с него холодных глаз, пожала голым плечом:
— Да во сколько хочешь, казачок.
«Дрянь какая-то».
В его станице ни одна женщина не позволила бы себе так себя вести. Так разговаривать с незнакомым человеком. Впрочем, что взять с этой полуголой…
Саблин вышел из магазина, из прохлады, на жару, на обжигающее солнце. Он был очень недоволен этим разговором. И злился больше не на эту грубую девку, а на Савченко.
«Видно, одна из его шалав. Не мог, что ли, найти контакт посерьёзнее? Эх, плюнуть бы на всё, сесть в лодку да уехать отсюда. К утру бы уже в Болотной были».
Но это были так — мечты. Делать ему было нечего: уже приехал сюда, людей притащил, завтра Юнь прикатит… И вправду, как он позабыл, нужно было ещё комнату снять в гостинице… Точно! И он увидал человека, что шёл по улице, обратился к нему:
