налили вина.
Пленный офицер рассказал, почему еретики отступили. Оказалось, что у арбалетчиков и вправду кончились болты. Все те, что они взяли с собой в бой, хотя взяли они немало.
– Конечно, столько и в нас прилетело, – согласился с ним Карл Брюнхвальд. – Едва ли не треть моих людей поранили.
А пленный офицер рассказывал дальше. Болтов в обозе было в достатке, но они были на барже, их нужно было оттуда ещё сгрузить и привезти. Арбалетчики же подумали, что пока болты будут сгружать и доставлять, они отойдут, чего им стоять под огнём мушкетов и аркебуз. А как они ушли, солдаты сразу стали волноваться, да и устали солдаты, уж больно пушки их кусали всё утро, а офицеров и сержантов уже было побито много, и удерживать в строю людей было некому. Строй стал расползаться, колонна давить больше не могла и под пушечным огнём стоять не хотела. Командиры поняли, что людей удерживать некому, давить они больше не могут, а под пушками только гибнут зазря.
– Духа им не хватило, – довольно заметил уже захмелевший Роха. – Наши-то выстояли.
– Большие ли потери среди ваших людей? – спросил у пленного барон.
– Про то мне неведомо, моя рота была у палисадов, в нашей колонне потери были небольшие, но вот в тех ротах, что были в восточной колонне, теперь много вакансий, рассказывали, что там побили очень много офицеров и сержантов. Говорят, сильно докучали мушкетёры. Только на командиров и охотились.
– Раненые, раненых много?
– Раненых много, – докладывал пленный.
– А что ван дер Пильс? Что он сказал по поводу штурма?
– Маршал в ярости. Говорят, ему лекаря пришлось звать. Ведь он уже просил господ рыцарей, а также кавалеристов спешиться и пойти с юга, из села, в атаку пешими, и те было уже согласились, но тут главная колонна стала отступать. Вот ему и дурно стало.
«Он хотел спешить рыцарей и кавалеристов? А их у него полторы тысячи. Бедолагу Циммера просто смели бы. Видно, меня и вправду Господь ведёт. Не допустил того». Барон и не заметил, как осенил себя крестным знамением.
Все остальные присутствующие офицеры тоже поняли, какая опасность над ними нависала. И Роха выразил общее мнение, почти повторив слова барона:
– Отвёл Господь, да святится имя его.
«Отвёл. Но на этот раз», – молча согласился с ним генерал.
Дорфус ещё изводил пленных вопросами, но главное было Волкову уже ясно. Новому штурму быть. И тянуть с ним ван дер Пильс не будет. Если не поутру, то уж через день – надобно ждать. Да, ждать. Но с чем? Если рыцари и кавалеристы спешатся… Это полторы тысячи прекрасно вооружённых и защищённых отличных воинов. Да, пехотному строю они не обучены, но там, у Циммера, строй им и не понадобится. Что же им противопоставить? Надеяться на то, что цу Коппенхаузен пришлёт подмогу? Глупо. Ничего он прислать не успеет, баржа с письмом только что ушла, хорошо, если письмо попадёт к маршалу завтра вечером; даже если у него будут баржи под рукой и он сразу посадит на них солдат, только в этом случае подмога поспеет вовремя, но на это рассчитывать было глупо. Брюнхвальд, Дорфус, Роха, Рене и Нейман, а также застывший у входа Хенрик все смотрели на него. Волков чувствовал их взгляды кожей. Они смотрели на него и ждали от него решения этой неразрешимой, казалось бы, задачи. Его офицеры, почти так, как и простые солдаты, надеялись, что сейчас он придумает какой-то ход, что спасёт их от неминуемого яростного штурма, который последует вскоре. Но у него не было простых решений. Не было. Он взглянул на них, поглядел каждому в глаза и заговорил:
– Господа, я хочу, чтобы вы довели мои слова до каждого солдата, скажите им, что рассчитывать на помощь нам нельзя, не поспеет она, скажите, что теперь в плен их еретики брать не будут, а кого возьмут, тех всех утопят в реке. Скажите, что у нас нет иной надежды, как на Господа нашего… и укрепления. Спасут нас лишь рвы, колья и палисады. Ну и молитвы, разумеется. Идите, господа, поднимайте людей, скоро уже рассвет, кормите их и начинайте копать. И помните: рвы, колья и палисады!
– Что это? Что это за дрянь? – спросил барон у своего денщика, заглядывая в стакан, что тот ему подал и из которого он только что сделал глоток. – Ты, что, добавил сюда воды?
– Нет, господин, – отвечал слуга. – Просто вино сверху замёрзло, бочка-то стоит на улице, промёрзла наполовину.
– Вино промёрзло? – удивился Волков.
– Наполовину, господин. На улице очень холодно, – пояснил слуга.
Генерал, ещё когда проснулся, и сам заметил, что в шатре у него весьма нежарко. Хотя обе жаровни раскалены, а стенки шатра вовсе не ходят ходуном от ветра. Ветра нет, но очень холодно. Он сразу захотел посмотреть, что происходит в лагере.
– А сколько времени?
– Думаю, время обедать, господин. Наверное, уже полдень. Прикажете подавать обед?
– Пока не подавай, держи на огне, подай одеваться.
Пока одевался, он звал к себе Хенрика, фон Флюгена или ещё кого-нибудь из выезда, но Томас никого из господ не нашёл.
– Видно, спят все.
– Спят! – Волков уже был одет. – Кто же не спит в лагере?
Не спали четыре человека из охраны штандарта. И сразу он разозлился: «Уж Хенрик или фон Готт от меня получат. Ишь ты, спят! Никак генералами себя мнят».
Его лошади, стоявшие у коновязи, все заиндевели. Ни сёдел с них не сняли, ни попонами не накрыли. Сколько они так стоят на морозе? С ночи? Барон ещё больше злится. Заболеют ведь! Он попробовал подпруги, ну, хоть подпруги додумались ослабить.
Уже совсем в дурном настроении он поехал к северному холму, к Рене, к палисадам. Над лагерем в морозном воздухе висел дым, почти не улетучивался. Везде у палаток солдаты жгли хворост из фашин, набранных во рвах. Те, кто не спал в палатках, готовили себе еду, и им, судя по всему, было холодно. Они сидели у костров, накрывшись одеялами. Кто-то ел, кто-то пил. И у всех печать усталости на лицах. Они почти не приветствовали его, даже когда он проезжал невдалеке. Это было плохо. Настроение у солдат было паршивым. Может, от холода, может, от больших потерь, а может, из-за нескончаемой работы.
И его настроение у северного холма не улучшилось. Всего три десятка солдат неспешно ковырялись во рве под наблюдением одного сонного сержанта. Ни одного офицера, как будто всем всё равно.
Солдаты углубляли ров,
