Чёрт, как же всё-таки неприятно. Ощущаю себя сраной, мать её, нянькой. Такая незаметная, серенькая, всегда рядом, следит за чадом. По окончании этого дела нужно будет попросить у Фомы рекомендательное письмо, и можно идти наниматься в лучшие дома хоть Мурома, хоть Коврова, хоть Сергача. Да, пожалуй, пойду в Сергач. Тамошнее соплячьё покладистее. А станут бедокурить — переломаю ноги.
Поднявшись из закрывающей обзор низины, я приложился к окуляру прицела. Телеги впереди не было видно. Если она и цела, то собравшаяся на улице толпа её загородила. Будем считать так, пока не получим доказательства иного. Например, разорванные в куски тела, гонимые ветром окровавленные лохмотья камуфляжа или останки кобыл, освежёванных и разделанных подручными средствами на месте убоя, в огромной луже крови, разбегающейся ручейками по выщербленному асфальту. Сказать по-правде, я был бы даже рад такому развитию событий. Сделал всё что мог, спасти не удалось, очень жаль. Да, это непрофессионально, да, неохота возвращать наполовину истраченный аванс, да, не смогу предоставить Фоме весомых доказательств. Но, в конце-то концов, я и не вызывался, меня заставили. А слабо мотивированный труд, как известно, имеет низкую продуктивность, особенно если использовать специалиста не по назначению.
Хотя желание полюбоваться результатами гнева толпы было велико, я предпочёл не повторять вынужденных ошибок своих подопечных, возможно уже бывших, и направил пошедшего рысью Востока влево от шоссе, к промзоне.
Чёрт. Не знай я, что здесь производили, наверняка принял бы эти нагромождения металла за адские машины. Найти место более подходящее для них, чем преисподняя, трудно. Так и вижу кучи вопящих грешников, которых зачерпывают огромные ковши и с диким лязгом тащат до чанов, где вовсю кипит бесовское варево, и обезумевшие от ужаса грешники падают вниз, и варятся, корчась и стеная в кипящей маслянистой субстанции, чёрной, как дёготь, пока та не покроется розовато-жёлтыми разводами от выпаренных жира, лимфы и крови, пока отслоившаяся кожа не расползётся лоскутами, пока мясо, сойдя с костей, не распадётся на пряди, а сами кости не рассыплются, став хрупкими как стекло. И бежит адский бульон по кривым трубам, и разливается в грязные корыта, и приходят к ним твари из самых тёмных уголков преисподней чтобы жрать, отрыгивать и снова жрать грешные души.
Бля, придёт же такое в голову. Но остатки оборудования, возвышающиеся между заросших железобетонных ангаров, и вправду смотрелись чудовищно. Этакая бесформенная мешанина из полусгнивших цистерн, опор, балок, труб и лестниц — ржавые монументы былой индустриальной мощи, достигающие двадцати-двадцати пяти метров вверх, поскрипывающие на ветру расшатавшимися, узлами. Теперь уже трудно понять, как действовали эти агрегаты, дававшие работу немалой части населения десятитысячного микрорайона. Некоторые рухнули и лежали на земле грудой металлолома, другие были близки к этому, теснимые лесом, безжалостно разрушающим фундаменты, и подтачиваемые коррозией. В одной из прогнивших стальных бочек слышался скрежет когтей по тонким стенкам. Должно быть крысы свили гнездо. Верхотуру «адских машин» облюбовали вороны.
Я спешился и взял коня под уздцы. Не хотелось привлекать внимание высоким силуэтом, да стрелять с седла не приучен.
Мы благополучно миновали кладбище достижений народного хозяйства и уже приближались к выезду из Юрьевца, когда из-за угла впередистоящей бетонной коробки мне наперерез вырулил задумчивый субъект. Он остановился, краем глаза заметив направленный в его сторону АПБ, и поднял замотанные лоскутами тряпья руки. Между нами было метров двадцать.
— Нет-нет! — вовремя опомнился мыслитель, потому как спусковой крючок уже почти выбрал ход. — Я не заразный! Не стреляй!
— А руки почему замотаны? — сам не ожидал от себя такого вопроса, до сих пор не пойму, зачем его задал, вместо того, чтобы влепить пулю потенциальному разносчику инфекции.
— Это не то! — просиял везунчик щербатой улыбкой и принялся разматывать свои клешни. — Это не копоть! Я сам… — запнулся он, развязывая зубами узел. — Сам боялся. Думал — всё, амба, приехали. Ан нет, поживём ещё! Во, глянь.
— Стой тихо. Я и отсюда прекрасно твои гнойники вижу.
— А знаешь, что это такое? Ящур! Всего лишь сраный ящур! — мужик утёр рукавом слёзы счастья и, подняв глаза к небу, перекрестился. — Спасибо, господи.
— Откуда известно? Ты медик?
— Я — нет, а вот человек, что здесь недавно с теми бандитами проезжал — дай ему бог здоровья — медик. Сразу видно. Он-то и сказал, мол, хуйня это всё, а не чёртова копоть. Ящур, мол, у вас. А и действительно, я, как услыхал, так и вспомнил сразу — тут ведь до войны, вон, через дорогу и направо, институт какой-то был, по животным, лекарства для скотины домашней испытывали. А у скотины какая первейшая напасть? Ящур! Испытывали-то, небось, на свиньях больных, да коровах. Тут и хоронили. Почто далеко возить, когда лес кругом? А теперь — я вот что думаю — воды-то грунтовые могильник этот вскрыли, да всю заразу к нам в Лакинск и принесли! Сами хороши, конечно. Развели панику — копоть-копоть! Ну, ничего-ничего, не велика беда. Старые скважины засыплем, новые выроем, и заживём лучше прежнего, — мужик вдруг погрустнел и начал прилаживать назад размотанные бинты. — Людей только жаль. Зазря под владимирскими пулемётами легли. Эх… Как теперь с этими мразями уживаться? — он, не обращая больше внимания на готовый к стрельбе АПБ, развернулся ко мне спиной и побрёл в сторону Лакинска.
Последнее время стал всё чаще ловить себя на том, что испытываю обиду. Всегда терпеть не мог обиженных, а тут такой конфуз. Вот и сейчас опять. Сколько там положил пулемётчик возле КПП «предупредительной» очередью? Двадцать восемь голов. Двадцать восемь безоружных, нуждающихся в медицинской помощи жалких ничтожных обывателей. Они никого не замочили, не кинули на бабло, не насиловали ни чьих сестёр, дочерей, матерей, не ставили ни чей авторитет публично под сомнение. Они просто хотели поговорить. Хотели, чтобы к ним вышел медик, и вынес вердикт — жить или умереть. Будь этот медик толковым и верным клятве, всё бы закончилось прекрасно. Даже дай он второй ответ, толпа, понурив головы, так же спокойно расползлась бы доживать недолгий век по родным углам, или искать спасения на новом месте. Но вместо медика они дождались очереди из ПКМа. Один мудак один раз нажал на спуск и сделал тридцать восемь трупов. И что, его заклеймят позором? Да нихуя. Он выполнял приказ, защищая родной город от смертельной угрозы. А теперь возьмём меня. Не знаю, сколько точно на моём счету покойников, думаю — не больше сотни. Сотня трупов за десять лет активной трудовой деятельности! Итак, я — десять ублюдков в год, тот ухарь — двадцать восемь божьих овечек за пять секунд. На кого боязливо косятся и шепчут, думая, что их не слышно: «Это тот самый. Точно тебе говорю. Он из людей мозг через глазницы высасывает, а детей жрёт целиком»? Ёбаные неблагодарные твари. Я всего-то двух малолеток замочил, и то, когда сам был таким же сопляком. И уж точно их не жрал. Ну, Бабу только покусал слегка. А эти сплетни про высасывание мозгов — вообще полная чушь! Какая безграмотная падла такое выдумала? Найти бы суку, да продемонстрировать, как на самом деле мозг из черепа извлекается. Э-хе-хе. Мир полон глупости и предрассудков. Хотя, с другой стороны, в нашей профессии репутация — чем хуже, тем лучше. Может и чёрт с ними? Пусть болтают. Хм… Думаю, будет не лишним даже пустить пару-тройку слушков от себя лично.
