Стоящие рядом ополченцы невесело усмехнулись, глядя под ноги.
— Выпускай, — преградивший путь автобус чуть сдвинулся вперёд. — Там, дальше по дороге, — указал резко помрачневший шутник в сторону шоссе, — лежат двадцать восемь тел: одиннадцать мужиков, четырнадцать баб и три ребёнка. Вчера сюда пришла толпа человек в пятьсот, если не больше. Просили медика, чтоб осмотрел. Не хотели расходиться. Даже когда мы дали очередь поверх голов. Пришлось бить ниже. А потом ещё баллон смеси истратили, трупы сжигая. Так у меня к тебе просьба — будешь в тех краях мародёрствовать, передай оставшимся заодно, чтоб к нам не совались. На следующий раз приказано в переговоры не вступать, огонь открывать без предупреждения. Лады?
— С радостью.
Почему лошади боятся мертвецов? Я бы ещё понял, будь это их, лошадиные, мертвецы. Но нет. Там были только человеческие. Остатки тел. Чёрные, в трещинах, с пустыми глазницами и разинутыми оскалившимися ртами.
Восток встал на дыбы, как только почуял смрад горелого мяса. Его ржание вспугнуло стаю пирующих ворон. Птицы, такие же угольно-черные, как и их добыча, разом взлетели, закружились над дорогой, раздражённо каркая.
— Тихо, парень, спокойно, — я погладил коня по шее, чувствуя под ладонью дрожь. — Давай, вперёд. Вот так. Молодец.
Хрипя и норовя шарахнуться в сторону от очередной головешки, Восток всё же пошёл. Его копыта неуверенно ступали по растрескавшемуся асфальту в потёках спёкшейся крови, старательно обходя трупы. Должно быть, он всё-таки не слишком храбр. Наверное, в тот раз просто не понял, что хозяин мёртв. Но сейчас смерть была слишком очевидна, чтобы её не заметить.
А эти владимирцы — знатные головорезы. Мало того, что баб с детворой постреляли, так ещё и жгли, не добив. Многие тела замерли в позах, приданных им явно не пулей. Кого-то огненная струя настигла в попытке отползти, кто-то изжарился, выставив вперёд скрюченные руки, будто защищаясь. Одно тело, судя по тазовым костям — женское, завалилось на бок, ноги были согнуты в коленях, обугленная голова уткнулась в землю, руки обхватили кучу обгоревшего тряпья. Я не сразу разглядел, что из него торчит. Это оказалась стопа. Крохотная. Почерневшие пальцы спеклись, кожа вздулась и лопнула от жара. Недоработали дезинфекторы. Не довели дело до углеродного остатка. Возможно, ребёнок был ещё жив, когда обнявшая его мать догорала, залитая огнесмесью. Возможно, он даже плакал, пока лёгкие, заполненные раскалённым воздухом, не отказали.
Младенец в тряпье под бензиново-мазутным соусом, запеченный на кипящем асфальте. М-м… Передайте повару мою благодарность. Чёрт. Не смешно. Пусть это всего лишь маленький безмозглый комок мясца, но такой участи он не заслужил. Надеюсь, зараза ещё цела в его теле, и набившие брюхо вороны, подохнув в жилой черте Владимира, станут кормом для тамошних крыс, разносящих смерть по домам.
Интересно, куда делись остальные участники шествия? Пятьсот человек — целая толпа. Сюда они пришли организованно. Как-никак за двадцать с лишним километров пилили. И, получив по жопе, вряд ли вернулись назад. Я бы точно не вернулся. Лучше попытать счастья в холодном сыром лесу, чем ждать смерти дома.
А лес начинался уже метров через триста от КПП. Он почти сожрал остатки расположившейся слева промзоны и планомерно засевал молодняком отступающие на правом фланге владимирские поля. Впереди меня ждали километры того, что на старых картах значилось как Московское шоссе М7. Наверное, раньше эта дорога была широкой, и по ней летели туда-сюда тысячи автомобилей. Теперь сохранилась лишь полоса раскрошившегося асфальта, наполовину занесённая землёй и зажатая вездесущим лесом. Местами он сходился до того плотно, что оставлял дороге не больше трёх метров. Иногда на обочинах встречались поваленные деревья и выкорчеванные пни — это лакинские в меру сил старались поддерживать «шоссе» в проезжем состоянии. Но не только эти признаки жизни попались мне на глаза. Я отъехал от КПП уже около двух километров, и до сих пор ясно различал на земле кровавые капли. Здесь шли раненые. Неужели решились вернуться?
Ответ на этот вопрос прилетел пять минут спустя вместе со звуком одиночных выстрелов и криком, рвущимся из чьей-то лужёной глотки:
— А ну назад, блядь! Назад, сказал! Куда, сука, лезешь?!
Снова выстрелы и второй голос, не такой громкий, но с чёткими командирскими нотками:
— Немедленно разойдитесь! У нас нет лекарств! Будем стрелять на поражение!
Между мной и источником этих агрессивных звуков было примерно полтора километра. Да, матушка-природа слухом не обделила. Негромкий разговор я, если напрячься, слышу метров с пятидесяти, звук выстрела могу различить с десяти километров, с трёх-четырёх — определю тип оружия, с одного-двух — назову марку. Не знаю, откуда взялась такая способность. Она обнаружилась даже раньше, чем моё «кошачье» зрение. Говорят, что информация — ключ к успеху. Это верно. И уши всегда помогали мне в её сборе. Может быть не так, как нож или пекаль, но тоже весьма существенно.
То, что было в полутора километрах впереди, звалось — микрорайон Юрьевец. Почему микрорайон — не знаю. Судя по картам, лес и до войны отделял этот посёлок от Владимира. Тут, вроде как, раньше два завода были с вредным производством. Один — асфальтобетонный, второй не помню, но тоже говно какое-то варили, пропитку, кажется, для опор. А большинство местного населения на этих заводах трудилось. Очень удобно — ядовитая промзона слева от дороги, батраки с семьями справа, между посёлком и собственно городом зелёный буфер из четырёх километров леса. Всё по уму. Здесь даже детский санаторий имелся, прямо недалеко от заводов, и Федеральный центр охраны здоровья животных — забавная организация. Ах, каким чудесным местечком был этот Юрьевец — ни дать ни взять райский уголок. После войны производство благополучно встало, и он опустел в кратчайшие сроки.
Но сейчас, похоже, зараза в паре с негостеприимством большого соседа снова вдохнули жизнь в холодное чрево посёлка.
Интересно, о каких таких лекарствах орал Ткач? Почти не сомневаюсь, что это был именно он. А потом вроде бы слово взял Сиплый, но этот в ораторы никогда не годился, и я нихера не разобрал. От чёртовой копоти лекарство только одно, и его у наёмников в достатке. И почему не слышно больше стрельбы? И криков нет. Всё затихло.
Я пришпорил Востока, желая поскорее выйти на линию прямой видимости с моими подопечными, и прямого выстрела, если понадобится.
Чёрт, как же всё-таки неприятно. Ощущаю себя сраной, мать её, нянькой. Такая незаметная, серенькая, всегда рядом, следит за чадом. По окончании этого дела нужно будет попросить у Фомы рекомендательное письмо, и можно идти наниматься в лучшие дома хоть Мурома, хоть Коврова, хоть Сергача. Да, пожалуй, пойду в Сергач. Тамошнее соплячьё покладистее. А станут бедокурить — переломаю ноги.
