тебе и твоей природе! Ты видишь, как мотыльки уничтожают светлячков в ноктусах, ты видишь, как через световые барьеры выгоняют в зараженные территории людей практически голышом, ты видишь глазами зараженных, как их расстреливают прямо в их квартирах… Но ты не видишь того, чего увидеть не можешь, физически не можешь — как люди убивают себя сами, едва лишь заразившись, чтобы не стать опасностью для других! Как люди еженочно рискуют собой, выходя в ноктусы, чтобы потом нуждающиеся смогли получить астриум практически бесплатно! Как люди не спят неделями, корпят у компьютеров, станков и научных стендов, пытаясь придумать новые способы если не победить Тьму, то хотя бы найти то, что облегчит сосуществование с ней! Да, у человечества есть проблемы! Да, оно неоднородно! Да, в нем есть и плохие люди тоже. Но не тебе и не твоей армии монстров называть себя решением этих проблем и лекарством от этих недугов! Ты и твои твари — яд, и, как любой яд, вы не делаете разницы между плохими и хорошими, достойными и недостойными! И я тебе отвечу так — если для того, чтобы спасти одного достойного, надо спасти еще и двух, трех, десяток недостойных — я на это пойду! Потому что я знаю, что человеку свойственно менять свое мнение, и я сам видел, как это происходит! Любой недостойный имеет шанс стать достойным. Тысячи шансов. И я сделаю все, чтобы у них была возможность эти шансы реализовать!
— Лайт-Лайт… — Дочь Ночи снова покачала головой и слегка опустила руку. Мои колени сами собой подломились, и я упал на четвереньки. На спину сверху словно поставили полтонны груза — я не мог даже пошевелиться, не то что подняться обратно!
— Лайт-Лайт… — снова грустно повторила Дочь Ночи. — Ты так… Категоричен в своих высказываниях. Но это, в общем-то, неважно. Все твои аргументы звучат громко и даже в какой-то степени убедительно, но все они легко бьются одним простым контраргументом — если все действительно так, как ты говоришь, то где все эти люди? Почему они там, а ты здесь? Почему против меня, против, как ты сам сказал, армии пошел ты один? Они все остались там, в безопасности, и здесь их нет. Здесь есть только ты один. Понимаешь, Лайт? Ты придумал сам себе все то, что только что высказал и тебе хочется в это верить. Но, если отбросить всю эту словесную шелуху и взять лишь голые факты, то придется признать — ты один. И всегда был один. И всегда будешь один.
Я изо всех сил пытался совладать с телом и разогнуться из этого унизительного положения, сжал зубы так, что они заскрипели, и изо рта вырвался сдавленный полухрип-полувозглас… По лбу покатились крупные капли пота, гулко закапали изнутри на маску, но все, чего я смог добиться — это лишь слегка приподнять голову, так, чтобы смотреть не в пол, на Дочь Ночи.
Она тоже смотрела на меня. Смотрела не с торжеством, которого можно было бы ожидать в этой ситуации, а с печалью. Словно ей действительно было тяжело говорить все это.
Но она все равно сказала. Еще раз, добивая:
— Ты один.
Но, едва только она договорила, откуда-то сверху раздался мощный и густой голос, заставивший вздрогнуть даже Дочь Ночи:
— Он не один.
Рука Ди дрогнула, взгляд устремился наверх — туда, откуда раздался голос. То ли завязанный на положении руки, то ли просто частично упущенный из-за неожиданности контроль ослаб и я тоже смог поднять взгляд, чтобы узнать, кто вмешался в конфликт. Хотя я и так уже подозревал, кто это.
И я оказался прав.
Птичник стоял на горизонтальной перекладине ближайшего фонарного столба, заложив руки за спину. Его словно совершенно не волновал тот факт, что опора, на которой он стоит, шириной буквально с ладонь, да еще и круглая, что вовсе не способствует удержанию равновесия, а очень даже наоборот. Птичнику, похоже, было все равно. Он стоял, не шевелясь и не качаясь, будто на ровной поверхности. Стоял и смотрел вниз, на нас.
А мы — на него.
Птичник хмурился, это было заметно даже на расстоянии в десять метров, что разделяли нас. Он смотрел на нас и хмурился, словно был разочарован тем, что происходит… Или словно пытался решиться на что-то нелегкое, что-то, что потребует напряжения всех душевных сил, заставит буквально перешагнуть через себя.
Хотя нет, все не то. На самом деле, Птичник хмурился так, словно он уже решился на это «что-то». Решился — и теперь предвосхищает последствия.
Появление Птичника, кажется, полностью выбило Дочь Ночи из колеи. Она тоже нахмурилась, и даже опустила руку. Контроль тут же исчез, и я снова оказался на ногах. К сожалению — оказался.
Как только подошвы коснулись земли, выяснилось, что Дочь Ночи вытянула из меня все возможные физические силы и я даже не смог удержаться на ногах — так и упал на колени, не в состоянии держать ноги выпрямленными. Упал — и так и остался стоять, держа тело в вертикальном положении одной лишь силой воли.
А Дочь Ночи и Птичник продолжали стоять и смотреть друг на друга, словно меж ними происходил какой-то незримый диалог, который мне не дано не то что понять — даже услышать. И, казалось, они готовы вести его вечно, словно для них перестало существовать само время.
— Уходи. — внезапно коротко уронила Дочь Ночи, то ли завершая этот диалог, то ли наоборот — начиная.
Птичник ничего не ответил, по крайней мере, вслух. Вместо ответа он просто шагнул вперед и мягко спланировал со столба на землю, словно на парашюте. Вот только у него не было никакого парашюта, и даже цепью своей он не пользовался. Просто взял и спустился, словно он способен контролировать гравитацию и ее действие на свое тело. Как минимум — на свое.
Дочь Ночи проводила его спуск угрюмым взглядом, дождалась, когда его подошвы коснулся земли, и снова повторила:
— Уходи. Здесь тебе нет места.
— Ошибаешься, девочка моя. — Птичник мягко покачал головой. — Очень даже есть.
— Это мой дом. — упрямо повторила Дочь Ночи, глядя исподлобья. — В нем нет места для тебя, ты знаешь. Ты сам так решил. Ты сам это сделал.
— И ты опять ошибаешься. Здесь больше не твой дом. Твоего дома здесь больше нет.
— И ты решил, что этого достаточно для того, чтобы вернуться? — Дочь Ночи зло усмехнулась. — Что ж, если дело только в этом, то…
И она подняла руки, развернув их ладонями вверх, как будто пыталась поднять что-то нелегкое и не очень удобное.
И обломки дома, нарезанного мною в тонкую лапшу, зашевелились на своих местах, приподнялись над черной мертвой землей и медленно полетели над ней, как объевшиеся голуби, не способные взлететь повыше. Они медленно улетали за спину Дочери Ночи и там соединялись друг с другом, занимали свои места, слипались, заново воздвигая стены в первозданном виде. Каких-то пятнадцать секунд — и дом Дочери Ночи стал таким же, каким он был до того, как я замахнулся на него своим смешным оружием, разве что сдвинулся на десяток метров, чтобы хозяйка не оказалась внутри, ведь это лишит ее визуального контакта с Птичником… А он ей, видимо, был нужен, вот они и подвинула целое здание одной лишь силой мысли.
Подумать только — я считал, что таким способом лишу ее силы и способности сопротивляться, а оказалось, что это не она зависит от дома. Это дом зависит от нее.
И не один только дом. Когда я, преодолевая чудовищную слабость, повернул голову в сторону, осматривая окружение, то оказалось, что идеальный круг пустоты, что окружал дом Дочери Ночи, сдвинулся вместе с ним. Здания, куски которых отсекло невидимым циркулем, восстановили свою форму, зато другие, новые, лишились тех же самых кусков. Это выглядело, как если бы театральный прожектор скользнул по детализированным декорациям города, смещая круг света и вырывая из окружающей кромешной тьмы новые части зданий и отдавая темноте старые.
Вот только никакого света здесь не было. Света — не было, за исключением того, что был во мне… И оказался бесполезен. Здесь была только Тьма. Даже не супер-Тьма, как лозы в центре Сайфер. Это было что-то за гранью понимания, вне всяческой системы и структуры. Что-то такое, что настолько же выше обычной Тьмы, насколько
