Просто на всякий случай — чтобы наверняка. В том, как хитро преследователи вынюхивают следы, ему пришлось убедиться еще ночью на пожарище, но полностью полагаться на чьи-то способности было не в правилах механиста. А на нитке оставалась его кровь, которую ищейки Гоньбы почуют по-любому, будь они мифическими существами или вполне заурядными тварями.
Вик, философствуя на тему: могли ли чувствовать олени, что их загоняют на убой, поспешил за княгиней. Еще его несколько интересовало, как отреагирует Венди, когда и если обо всем догадается, а также насколько ему самому важна реакция девушки.
Сопоставляя масштабы на писанице, до тупика-мешка было часа четыре хода — как раз к тому времени следует начинать задумываться о ночлеге.
Не стоит искать промысел в деяниях механиста. Зачем полагаться на эмоции, когда существует логика и другие более-менее точные дисциплины? В бесхитростной математике механиста две положительные величины всегда больше, чем одна отрицательная. Пусть даже единицей измерения в расчетах служит ненадежный шанс.
Здесь уже все было покрыто снегом, чему Вик беззвучно радовался. В глазах, правда, резало от непривычной белизны, но темные очки прекрасно защищали сетчатку от ожога. Старьевщик любовался горами — они сочетали в себе чистоту и мощь, бесстрастность и свободу.
Горам все равно, кто перед ними — механист, видок или ищейка Гоньбы. Им безразлично — они древнее всего, что можно себе представить. Даже писаницы — царапины на камне, секунды на тысячелетней линейке. Ну, Гоньба… очередная тайная ханская секта? Какое равновесие? Равновесие — это горы, а все остальное — зыбь.
Но даже горы разрушаются, только очень-очень медленно.
Что уж говорить о сиюминутных жизнях никчемных существ. Глядя на горы, Старьевщик не боялся быть дерзким. И не страшился смерти. Ему было все равно. В горах чувствуешь себя частицей Вечности.
А насчет смерти — избегать стоило лишь способов, недостойных Бессмертия. И только в горах можно было понять, что это такое.
— Ты часто бывал на той стороне?
Венедис шла легко, а механист уже потихоньку мучился одышкой, потому отвечал еще более, чем всегда, односложно:
— Случалось…
— Далеко?
Вик покачал головой. По своим механистским интересам он ходил на юго-запад, за Златоуст, в полузаброшенный городок Трехгорный, к слову, жили там не совсем люди. Чуть ближе по маршруту имелись еще несколько интересных и безымянных древних развалин, затерявшихся в краю больших заболоченных озер. Имена тех мест давно уже были вымараны из памяти, но механист их все-таки узнал — вполне, казалось бы, обычные на слух и незатейливые по смыслу имена городов Озерный и Снежный. Но было там в самом деле нехорошо — после прогулок механист всегда, разгоняя скверну, отпаивался мыльным щелоком, настоянным на березовой золе. Иногда даже приходилось вылеживаться и чиститься около недели.
А вообще Старьевщику хватало расположенных недалеко от Качканара и пользующихся дурной славой старинных руин под названием Лесные. Про Лесные бытовало множество жутких легенд, но все больше потому, что находились они рядом — на этой стороне, практически в Приграничье. Однако, по сравнению с тем же Озерным, в Лесных преобладали тишь да благодать.
Моисей же выбирался на запад чуть выше на север от того места — там было спокойнее, почти не встречались твари, и корысть у неприкаянных была другая — соль. Приграничники сначала надоедали набегами на западных дикарей, промышлявших солеварнями на местах довоенных шахт, а после начали обходиться почти мирной торговлей. Продвигались и глубже на Запад — для разведки. В одной такой ходке из любопытства участвовал Старьевщик. Через неделю пути по вполне нормальной местности отряд вышел на сгоревшую землю — лес там рос какой-то чужой, неправильный, и чувства видоки испытали неприятные. Отряд попытался обойти аномалию, а потом вхолостую повернул назад. Имелись и другие нахоженные маршруты, опасные, но прибыльные — даже похлеще соли. Да только паханств в Приграничье было больше, чем одно, и вопросы влияния решались лишь на очень серьезных сходках.
Из известных Старьевщику людей по-настоящему далеко довелось побывать только учителю. Дрея Палыча занесло почти на другой конец света — сюда, за Каменный Пояс. Учитель пришел с обжитого запада, лежавшего позади или посреди Пустоши, но о своем прошлом рассказывал редко, отрывочно и только Вику. С его слов Старьевщик знал, что живут там отнюдь не песьеголовцы или зеленые гоблины. Не только они.
— И как там?
Своими вопросами Венди заставляла усомниться в том, что сама явилась с той стороны. Впрочем, Вик мог изначально ошибаться, но едва уловимый мягкий акцент, особенности творимых заклинаний, незнание азбучных истин мешали отнести девушку и к восточному населению.
— По-всякому…
— Люди есть?
А где их нет — людей? Зверь уходит — летом на плоскогорье, где сытнее, зимой в лес — там тепло. Не приживется зверь в одном месте — откочует в другое, для зверя везде — дом родной и берлога с удобствами.
С людьми все не так. Человек сначала отвоевывает у природы, а потом врастает печенками в землю. Спали его жилище, вытрави ядом посевы, убей скотину, разрушь, втопчи, оскверни храм, а человек, упрямая тварь, если сдуру останется жив, вернется и снова усядется посреди пепелища — не согнать. Отстроится кособоко, возделает чахлые ростки и будет давиться смертельными испарениями — а куда идти? Здесь, тра-ля-ля, значит, наши отцы да деды испокон…
Живучее человек создание и приспосабливается — что таракан.
— Встречаются.
— А на каком языке говорят?
Вот те на. Народы на разных языках разговаривают, перемешалось ведь все — мама, не горюй. Глубже, например, на восток люди общались на цокающей тарабарщине, но и их, если припрет, можно было моя-твоя-понимай при помощи примитивного «маймачинского» и на пальцах. На западе вроде бы дело обстояло аналогично.
— Понять можно.
— Вот и ладно.
Палыч ведь внятно изъяснялся — хоть других наставляй. Черт возьми, Вик только сейчас обратил внимание — в говоре учителя тоже присутствовали такие же мягкие нотки, как у спутницы. Так откуда она тогда взялась, скажите на милость?
Сдавило в груди — то ли из-за одышки, то ли от воспоминаний. Дядя Дрей, Дрей Палыч, потом почти панибратски — Палыч. Наткнулся в своих странствиях на замкнутого беглого янычаренка, приблизил к себе, не отвернулся, да и сам осел, кузни-мельницы, почти человеком сделал. Почти — потому что механистом.
И гадай — зачем. Знания хотел оставить или отцовскую любовь разделить. Иногда казалось, когда науку кулаками вколачивал, что нужна ему была копилка для информации, бездушный автомат. Но все-таки больше по-родительски относился, хоть и сыном ни разу не назвал.
