горлом.
Дружина перевернула Старгород вверх дном.
Стучали в ворота. Если хозяева не открывали — выламывали двери к чертям собачьим и обыскивали дом за домом.
Накрыли два воровских притона. Убегавших разбойников расстреливали из арбалетов.
Шутки кончились.
Князь Всеволод сам скакал во главе дружины. Глаза его горели безумным огнём. Шапку князь где-то потерял. Седеющие русые волосы путались и лезли князю в лицо. Он, не замечая, отплёвывал их.
Мы с Сытиным и Фомой ни на шаг не отставали от князя.
— В Литву он бежал, сучёнок! — повторял князь. — В Европу захотел, сучий выкидыш!
Убедившись, что княжича в Старгороде нет, Фома отправил дружину к литовской границе по двум дорогам. Князь хотел скакать с ними, но Сытин его остановил.
— На кого город бросишь? — негромко, чтобы не слышали посторонние, спросил он князя.
— А ты на что? — упрямо вскинул подбородок князь.
— Бояр надо собирать. Деньги искать. С вооружением решать. Это — княжеские дела. Дружина своё дело сделает и без тебя. Ты своё сделай.
Всеволод растерянно покрутил головой и остановился глазами на мне.
— Вот так, Немой! — криво улыбаясь, сказал он. — Это мне наказание за…
Он не договорил и махнул рукой, подзывая дружинника.
— Посылай гонцов к боярам. Через два часа чтобы все были у меня!
Десяток дружинников помоложе тут же поскакали в разные стороны, дробя копытами деревянную мостовую.
— Не знаю, кого к Хворобе послать, — медленно сказал князь.
— К Хворобе я сам заеду, — пообещал Сытин. — Давай, соберись, княже!
Князь сгорбился в седле и медленно поехал в сторону терема. Дружина по сигналу Сытина потянулась за ним.
— Ещё одна забота, бля! — сплюнул Сытин, глядя вслед князю. — Этого Хворобу хрен уговоришь князя поддержать!
Нормально! Ну, и на кой хер такой боярин нужен?
— Его род постарше княжеского. Двоюродный прадед Хворобы сам князем был. Только рано погиб и сыновей не оставил. Вот и ушло княжество из их рук.
Бывает, чо! Передел собственности, обычное дело.
— Хвороба — ершистый старик. И колдунов ненавидит люто. Окружил себя монахами и сидит в гнезде, как сова.
Я вспомнил сову, которая залетела в сад к Михею, и поёжился.
— Может, тебя домой отпустить? — с сомнением сказал Сытин. — Поспишь пару часов?
Не херово бы! Меня уже в седле качает. И жопу натёр с непривычки!
Я с надеждой кивнул.
— Нет, — мотнул головой Сытин. — Поедем вместе. Чуйка у меня странная.
Ну, вот, бля!
Мы подъехали к высоким деревянным воротам. Долго стучали.
Наконец, ворота заскрипели и приоткрылись. В щель высунулась бородатая голова в зимней шапке с отвисшими ушами.
— Хуле надо? — спросила голова.
— Скажи, Сытин к боярину по важному делу приехал, — ответил Сытин, соскакивая с коня.
Я перекинул ногу через седло, лёг на брюхо и тоже сполз на землю.
— Ща! — ответила голова и скрылась.
Ждать пришлось больше получаса. Сытин зло прохаживался вдоль забора.
— Убью, на хер! — бормотал он себе под нос.
Я плюнул, сел прямо на землю и задремал, прислонившись к воротам.
* * *
Мне снится, что я стою посреди тронного зала. Передо мной на троне сидит пожилая женщина с худым, властным лицом.
Мать. Княгиня.
Рядом с ней на позолоченном стульчике примостился брат Севка.
Не люблю я этот терем! Мне в нём душно и тесно. То ли дело — в лесу, или в поле.
Стану князем — снесу на хер! И построю новый.
— Ваня! Хвороба говорит, видел большого медведя в лесу возле Заречной. Крестьяне боятся, что скотину задерёт.
Я бросаю взгляд на Хворобу. Он странно изгибает шею, словно высокий ворот ему натирает. Откашливается.
— Да, княжич! Огромный медведь, шкура седая. С лошадь величиной будет!
Старый медведь — это хреново. Охотиться он не может, жир к зиме не нагуляет. Пойдёт разорять деревню, а то и за людей примется.
— Съезжу, — говорю я, — поохочусь! Хвороба, ты со мной?
— Не могу, — мнётся уже пожилой боярин. — Отец заболел, просит с ним побыть.
— Побудь. Отца бросать нельзя.
Бля, если Хвороба выглядит старым, то сколько же лет его отцу? Столько не живут.
Своего отца я не помню. Он погиб в стычке с литвинами, когда я был маленьким.
— А ты, Севка? Поедешь? Разомнёмся!
Брат послушно привстаёт со стула, но мать тяжёлым взглядом осаживает его назад.
— Всеволод пусть со мной побудет. Что-то я себя нехорошо чувствую. Спину ломит. И кашель.
Она несколько раз сухо кашляет в платок.
— А ты поезжай, Ваня. Тебе после меня княжить, привыкай княжество беречь.
Слова падают, словно холодные тяжёлые капли. В них ни любви, ни заботы.
Но я привык. Мне по херу уже.
— Ладно! Десяток дружинников возьму с собой.
Киваю матери и брату, поворачиваюсь и выхожу из зала.
Тьфу, бля!
Скорее бы на волю. Почувствовать в руке тяжесть кованой рогатины. Ощутить судорожные рывки умирающего опасного зверя. Азартное, отчаянное веселье от того, что смерть опять прошла совсем рядом.
Узкими, тёмными коридорами иду в свою, дальнюю часть терема. Захожу в комнату жены. Она вскидывает на меня огромные, серые глаза. Ресницы радостно трепещут.
Ирина. Моя колдунья.
— Ваня! Мне бабка сказала, что у нас сын будет!
— Да ты что?!
Обнимаю жену, сажусь рядом с ней на постель.
— Спасибо, умница моя!
Она смеётся.
— Я на охоту собираюсь. Хвороба возле Заречной старого медведя видел. Надо взять, пока скотину драть не начал. Поедешь со мной?
* * *
— Немой! Проснись, Немой!
Какого хера?!
Сытин толкнул меня в бок.
— Идём!
Мы быстро прошли сквозь приоткрытые ворота.
Плюгавый мужичонка в зимней шапке окинул нас недоверчивым взглядом, гордо выставив вперёд растрёпанную бороду.
На толстых цепях хрипели и рвались огромные кудлатые кобели. Или суки. Хер их разберёшь, если под хвост не заглядывать.
Псы скалили зубы, глаза их горели ненавистью.
Не хрена себе, боярин домину отгрохал! Путаница пристроек, переходов, галерей. Тут, бля, год плутать можно!
Навстречу нам из дома вышел Божен. Священник волновался, теребя крест на пухлой груди.
— Зачем вы приехали к боярину?
Бля! Твоё-то какое дело?
Сытин молча отодвинул святошу с дороги и шагнул в двери. Я за ним.
— Стойте! Я вас провожу.
Ну, другой разговор!
Божен долго водил нас узкими переходами. Старые некрашеные доски под ногами злобно скрипели.
Наконец, мы пришли в большую полутёмную комнату с низким потолком. Свет с улицы с трудом проникал сквозь маленькие полукруглые окна. Потолок давил на голову.
Я даже треск услышал!
Возле огромной кирпичной печи на простой деревянной лавке сидел боярин Хвороба.
Тощий старик. Сухая кожа впалых щёк просвечивает сквозь редкую седую бороду. Несмотря на лето, боярин был
