не перебивать говор гостей.
Часть отдыхающих сидела в расслабленных позах на чёрных кожаных диванах, попыхивая трубками и сигарами. Все присутствующие были разбиты на маленькие группки. Их члены кочевали по своему желанию от одной к другой, заводя новые беседы. Атмосфера отдыха и дружелюбия пропитывала каждый сантиметр богатого интерьера.
Здесь не было привычного хвастовства нарядами, напыщенности и борьбы за внимание, как это встречается на балах или на других официальных сходках. Дворяне здесь отдыхали душой. И, судя по всему, не только дворяне.
— Я бывший священник, — ответил Ломоносов, — отучился в Екатеринбургской семинарии, проработал три года и оставил сан. Здравствуйте, Николай Павлович, — он отвлёкся пожать руку проходившему мимо джентльмену, и далее я заметил, что к моему спутнику здесь относятся уважительно, даже с некоторым теплом.
К счастью, Пронских я не увидел, зато встретился взглядом с отцом Рюминой, мы кивнули друг другу, и я обещал себе обязательно подойти к нему поздороваться.
— А что было причиной?
— Разногласия с начальством, — вздохнул Иван. — Скажем так, мы не сошлись в некоторых фундаментальных истинах. В какой-то момент я увлёкся наукой, но верить от этого не перестал. Однако мои проповеди всё равно подвергли критике.
— Я думал, еретиков кидают в острог.
— Ну что вы так кровожадно, Артём Борисович. В церкви ведь тоже люди, да и к тому же зачем выносить сор из избы? — он поправил сгибом пальца очки на носу. — Я на них не в обиде и в каком-то роде даже понимаю это решение и уважаю. А что же вы? Вижу, вам полегчало с нашей прошлой встречи?
— Да, есть такое.
— Артём! — мне махнул рукой Скаржинский, стоявший возле камина в компании четырёх презентабельных мужчин, все с бокалами и что-то рьяно обсуждали. Владимир им бросил пару слов и подошёл к нам. — Ну, наконец-то, а то я уж было подумал, ты там плесенью покроешься, отдыхать ведь тоже надо. О, вижу, с Иваном ты уже познакомился? Это хорошо, главное — не давай этому негодяю выпить больше трёх рюмок…
— Володь.
— Да всё молчу-молчу, — он погладил свои чёрные короткие усики, пряча смешинку. — Наш Иван хоть и поцелован Боженькой, но вот к алкоголю страсть как чувствителен, так что мы ему много не наливаем, да, господа? — спросил он стоявших неподалёку мужчин, очевидно, слышавших их беседу.
Те понимающе закивали, а Ломоносов опустил глаза. Я увидел, как покраснели мочки его ушей.
— Позвольте представить вам моего нового друга, — Владимир перевёл на меня всеобщее внимание. — Это Артём Барятинский, талантливый молодой человек, младший сын Бориса. Недавно он поборол страшную болезнь и теперь далеко пойдёт, прошу не обижать, только любить и жаловать.
Мне похлопали со всех сторон, а часть посетителей подошла познакомиться и поздороваться, расспрашивая о всяких пустяках и не только. Владимир и Иван под шумок ускользнули, и я увидел краем глаза, как оба вошли в комнату для чтения, закрыв дверь.
Я постарался от создавшейся ситуации взять как можно больше и познакомился со множеством новых лиц. Тут были и государственные служащие, и помещики разных мастей, военные (как чистые маги, так и церковные паладины), деятели искусств (парочка художников, зодчий и даже один композитор). Помимо этого, встречались влиятельные купцы и промышленники-заводчики. С ними Скаржинский тоже вёл свои делишки.
Я старался быть скромней, шутить там, где надо шутить и вставлять умную мысль, когда того требовала обстановка. Вокруг царила атмосфера некоего равенства, и, как потом выяснилось, это была визитная карточка «Прайда».
Так как ни для кого больше не было тайной наше с Владимиром предприятие, я поделился успехами мастерской. Это заинтересовало троих потенциальных покупателей, один из которых попросил на пробу товар для возможного опта.
Мне надавали визиток и поздравили со славным начинанием. Несмотря на разницу в достатке, здесь не принято было кичиться деньгами. Кто хотел, тот заключал сделки, но все шли сюда за возможностью вырваться из душных оков светского быта и церемоний. В этом я их отлично понимал.
Владимир какой-то внутренней чуйкой нащупал нерв этой потребности и аккумулировал людей вокруг себя, создав в сословном обществе свою экосистему, где талант мог найти деньги и связи, а обеспеченные люди ещё больше приумножить свои богатства.
Я и сам не заметил, как прошло два часа, прежде чем Владимир снова появился на публике. Интересно, что они там обсуждали? Неужели экс-священник может быть так полезен ему. Мотивацию Скаржинского, если честно, я не понимал. Среди всех потенциально-выгодных предприятий в Громовце он выбрал самое безызвестное и влил в него сто тысяч рублей. Больше похоже на безумие, чем на холодный расчёт.
— Не скучал? — он взял меня под локоть и отвёл в сторону.
— Да куда там, что ж ты раньше не сказал…
— Что тут одни «львы»? — Владимир с хитрецой подмигнул, обхватывая губами сигару. — Тогда бы ты сразу прибежал, а так пришёл из уважения ко мне.
Я, кажется, понял его намёк.
— Буду рад и тебя видеть в гостях.
— С удовольствием, мой друг, с удовольствием, — улыбнулся Скаржинский, и мы отошли к лоджии, свежий летний воздух тут же ворвался в ноздри. — Знаешь, Артём, сам по себе один человек мало что может, а вот вместе, — он показал сжатый кулак. — В «Прайде» все свои, всякую шваль я сюда не приглашаю, так что цени это. Клуб мой, но если львы решат, что ты недостоин, не обессудь. Держи своё слово…
— Живи достойно или умри, — перебил я его.
— Что?
— Это моё кредо.
— Звучит красиво, — он выдохнул струю дыма, — а мне нравится, слушай. Молодец.
— У нас небольшие проблемы намечаются, — я рассказал вкратце про подозрения Елисея в чёрной полосе, на что Владимир лишь пару раз кивнул.
— Справится, Елисей — мужик надёжный. Скажешь мне, когда пойдут тридцадки. Всю остальную мелочь твой человек и сам втюхает. Будем делать большие деньги Артём.
— А кто сказал, что я остановлюсь на тридцадках?
Эти слова заставили поперхнуться Владимира, он откашлялся и сплюнул пару табачных понюшек.
— Высоко метишь, но если сможешь, — он немного задумался и стряхнул пепел в принесённую лакеем бронзовую пепельницу. — Можем выйти на Москву или Питер, у меня там есть связи. Вот где деньги крутятся. Шестидесятки, семидесятки… На вот глянь, — он с гордостью протянул мне висевший на
