увезли на карете скорой помощи. Помимо этого, хватало контузий и ожогов, но в госпитализации не возникло нужды, и дело ограничилось оказанием неотложной помощи на месте.
В расположение мы вернулись уже к ужину, но на ужин как раз и не попали. Не знаю, как Василь, а я сначала отвечал на бесконечные вопросы агента контрольно-ревизионного дивизиона с единственным лейтенантским угольником на шевроне, а затем до ночи писал сочинение на тему «Как я дошёл до такой жизни» и ещё полночи переделывал его, дабы опус можно было озаглавить: «Как я дошёл до такой жизни в полном соответствии с уставом».
Когда вернулся, сосед по комнате уже дрых, и хоть меня всего так и распирало от вопросов, беспокоить его не стал, завалился спать сам. Думал, с утра продолжится круговерть допросов, но про нас словно забыли, старшина велел топать на практическое занятие в училище. И, разумеется, ни в столовой, ни по дороге переговорить с Василем толком не вышло.
Участием во вчерашнем штурме мы легко переплюнули и задержание уголовника-нелегала, и разгон драки учащихся среднего специального энергетического училища. Вопросы сыпались со всех сторон, и если я разыграл контузию и сослался на потерю слуха, то Василь делился подробностями перестрелки с превеликой охотой, благо наравне с отрядным снайпером и оставленным приглядывать за двором штурмовиком поучаствовал в расстреле сиганувшего в окно оператора.
После обеда жизнь снова вошла в привычную и понятную колею. Нет, нас не отправили патрулировать улицы, вместо этого прямо из столовой меня выдернули в контрольно-ревизионный отдел комендатуры. Поначалу это не удивило и не напугало, поскольку на отписки и объяснения по поводу вчерашнего инцидента должен был уйти не один день, но вот уже на месте насторожился из-за того, что допрашивать меня взялся не давешний агент и даже не капитан Городец, а дяденька в штатском — тот самый, который присутствовал вчера при планировании штурма.
— Илларион Валерианович Спас, — официально представился он. — Старший советник надзорного дивизиона.
Прежде о таковом дивизионе слышать ещё не доводилось, поэтому молча сел на стул для посетителей, настороженно пригляделся к дядечке. На вид тому было лет сорок, под глазами после бессонной ночи набухли тёмные мешки, лицо выглядело осунувшимся и усталым.
Я заранее настроился собеседнику не доверять, и оказался в своём предубеждении абсолютно прав.
— Ну, давайте разбираться, любезный, — деловито начал беседу Спас, раскрыл дорогую кожаную папку и принялся раскладывать по столу бумаги. — Тут у меня рапорты лейтенанта Зимника, командира штурмового взвода Ельни и курсанта-ефрейтора Коросты, — обозначил он каждую из стопочек листов. — А ещё выводы следственной группы в части, относящейся к ходу штурма, баллистическая экспертиза и результаты вскрытия неизвестного, именуемого в протоколах «Неизвестный-3». Начнём с того, что отметины на вынутых из тела последнего пулях соответствуют нарезам ствола табельного оружия, в момент штурма находившегося у вас.
Я не выдержал и заявил:
— Не отрицаю, что стрелял, но…
— Вот и замечательно, что не отрицаете! — заткнул меня старший советник. — С этим разобрались, теперь переходим к разговору по существу. Некоторое время назад во время задержания студент Черныш при вашем попустительстве уничтожил вещественные доказательства, уличавшие его в приобретении, хранении и транспортировке наркотиков. Всё верно?
По спине пробежал холодок, и я едва сдержался, чтобы не вскочить и не выкрикнуть опровержение этого возмутительного заявления. Но пересилил себя, не стал напоминать о том, что содержимое карманов пустившегося наутёк студента нам доподлинно неизвестно, и почти спокойно заявил:
— Не при попустительстве, а в силу недостаточного профессионализма. Я ещё только прохожу обучение.
Смотреть на собеседника и уж тем более встречаться с ним взглядом нисколько не хотелось, и я уставился на республиканского орла на стене — единственную деталь, которая выделялась на фоне однообразного убранства кабинета.
— Мы ещё вернёмся к этому, — уверил меня представитель надзорного дивизиона и взял следующий листок. — Согласно характеристике, данной лейтенантом Зимником, вы не проявляли никакой инициативы при самостоятельном патрулировании улиц и при первой же возможности заглядывали в рюмочную.
И вновь сдержался, не рубанул правду-матку о самом лейтенанте, в нарушение программы обучения отправлявшему нас на обход улиц в штатском.
— Стажёрам не полагается проявлять инициативу, — заявил я вместо этого, — а в рюмочную я посещал во время технических перерывов и пил там чай.
— Интереса к службе вы также не проявляли!
Тут я даже бровью не повёл, ответил без малейшей заминки:
— Это оценочное суждение, и оно не соответствует действительности.
При патрулировании трассы случалось всякое, и Фоме приходилось писать объяснительные и отвечать на неудобные вопросы начальства не раз и не два — в этом он был мастак. Я успел от него кое-чему нахвататься и чувствовал себя достаточно уверенно, но к следующему вопросы оказался откровенно не готов.
— Каждый раз заходя в рюмочную, вы совершали телефонный звонок, не так ли?
Вновь сделалось не по себе, нахлынули дурные предчувствия.
— Так точно, звонил.
Думал, старший советник поинтересуется личностью собеседника, и не угадал, спросил он о другом:
— А вчера не звонили?
— Нет, вчера греться не заходил.
— И сразу такая удача при обходе? — многозначительно улыбнулся представитель надзорного дивизиона и, не дав вставить и слова, перескочил на другую тему: — Когда курсант Короста стал преследовать «Неизвестного-один», вам полагалось задержать лиц, намеревавшихся приобрести наркотическое вещество. Вы этого не сделали. Почему?
— Они были операторами и оказали сопротивление!
— С ваших слов, — бросил в ответ старший советник. — Движемся дальше! Согласно показаниям лейтенанта Зимника, решение об инъекции транквилизатора он принял на основании вашего голословного утверждения о наличии у задержанного ментального блока. В результате «Неизвестный-одни» погиб.
— Не в результате, а несмотря на предпринятые усилия! — возразил я, лишь с превеликим трудом сохранив самообладание и не сорвавшись на крик.
Не могу сказать, будто ощутил себя в кошмаре наяву, но чем дальше, тем отчётливей понимал, что меня загоняют в угол и выставляют крайним решительно во всём. Мог бы и запаниковать, не попадай в схожие ситуации прежде. А так — сохранил самообладание. Всё же угроза дисциплинарной ответственности — это далеко не то же самое, что и риск угодить под трибунал по обвинению в убийстве сослуживца.
Увы, полагать так было в высшей степени наивно.
— Как утверждает старший лейтенант Ельня, решение отложить штурм до подхода подкрепления он принял на основании предоставленных вами данных о наличии среди подозреваемых операторов. Эта задержка позволила преступникам подготовиться, что существенно осложнило штурм и привело к ранениям среди бойцов комендатуры.
Вот тут-то мне небо с овчинку и показалось. Но дальше — больше.
— При каких обстоятельствах вами был убит «Неизвестный-три»? — требовательно спросил вдруг
