Вот повезло мне с родителями, что папа с мамой и друг друга любили по-настоящему, и меня тоже. Оттого жду я, что буду для кого-то самой-самой, единственной и лучшей, и он для меня тоже — и на меньшее не согласна! Ну, а те, кто сошлись-разбежались, это просто люди несчастные, кому не повезло свою половинку встретить. Или кто не любя живут вместе, как жизнью не своей. А вот как мои папа с мамой… За что их убили фашисты проклятые?! Надеюсь, что и от меня полсотни фрау овдовели и столько же киндеров осиротели, а хоть бы и вдесятеро больше — они родителей моих не стоят! Чтобы не было в этой истории, в отличие от той, живых фашистов, а любой, кто высунулся бы, «ветеран СС», заранее писал бы завещание. Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается — ну, может, и я с этим соглашусь, когда наши Берлин возьмут. Мы после по улице шли — я Михаил Петровичу про Белоруссию рассказывала, — он до моего плеча дотронулся, я сначала не поняла. Да нет, не болит, у СВТ отдача слабее, чем у мосинки, бой, правда, хуже, но за триста-четыреста метров в голову попадаю уверенно. Слышала, что даже у мужиков бывает отходняк после первого убитого, а у меня не было. Наверное, потому, что в Минске я на фашистов вблизи насмотрелась — не люди они для меня. Найти бы так же тех, кто виноват, что там, через пятьдесят лет, все рухнуло! И здесь может, если мы ничего не изменим.
Разговор вспоминаю, еще давно, когда на К-25 книги привезли для библиотеки, взамен тех, что «из будущего», которые сейчас в Москве изучают. Одна классика, старье — да нет, товарищи офицеры, читать надо уметь, вопросы-то те же остались, по правде жизни. Товарищ Сирый сказал: «Вот возьмем первую попавшуюся, что это — Тургенев, „Накануне“? Был бы я гениальным режиссером в далеком и непрекрасном будущем, экранизировал бы, отбросив антураж девятнадцатого века и перенеся действие в эпоху позднего застоя. Отец Елены — какой-нибудь начальник средне-высшего звена, парт- или хозноменклатура. Шубин с Берсеневым — обычные совслужащие, кто на работе с девяти до шести. Зоя — обычная студентка, мечтающая, чтобы замуж, дом, дети. Курнатовский — это молодой перспективный второй секретарь, обещающий со временем стать Первым. Инсаров — это какой-нибудь пламенный и твердокаменный революционер из Латинской Америки — „слышишь чеканный шаг, это идут барбудос“, — временно учится в Союзе, но мечтает вернуться и сбросить какого-то диктатора или хунту. Ну, а Елена просто опоздала родиться, в войну была бы еще одной Ульяной Громовой или Любовью Шевцовой, но в позднем Союзе куда податься пассионарной натуре? И вот они встречаются, и в отличие от всяких там лав-стори, только увидели друг друга и — ах! Там, если помните, она сначала цель полюбила, „эти слова даже выговорить страшно, так велики“, а уже после человека. Дальше все по сюжету, и ведь никто не сказал бы: „А при чем тут Тургенев?“ Ну что, вышел бы из меня Микита Нахалков? Или вот тургеневские же „Отцы и дети“ возьмем — нет, тут, пожалуй, уже время перестройки, а не застоя, тогда как раз такие типажи полезли. А слабо взять так же любой роман и на иное время повернуть?»
А я «Накануне» тоже хорошо помню, как там героиня в конце говорит: «А что мне делать в России?» И если то восстание, 1853 года, турки подавили со страшной жестокостью — то, значит, просто не написал Тургенев, как Елена погибла, попавшись озверевшим янычарам. Хорошо еще, если в бою сразу убили, а если живой к ним в руки… Это мне в лесу страшно не было, пока СВТ со мной, и гранаты, убить меня могли бы, но вот поймать — нет! Так каким же болотом должна быть та Россия, чтобы тихой и спокойной жизни там предпочесть такое? И если так, то что же было при «застое»?
Как сделать, чтобы такого не было? Чтобы такие люди не бежали куда-то, а искали свою цель здесь? Ведь если нам удастся этого добиться — это и будет наша главная Победа. Тогда нас не остановит уже никто и ничто.
А после Михаил Петрович афишу увидел и удивился: «„Синие кони на красной траве“ — неужели и это здесь поставили?» Еще одна вещь из тех, будущих времен. Все же много там и хорошего было. Сколько я тех книг прочла, фильмов просмотрела, песен прослушала! И ведь кое-что стало уже частью этого времени, или станет скоро — товарищ Пономаренко сказал под большим секретом, что теория «пассионарности» самому товарищу Сталину очень понравилась, так что он приказал Льва Гумилева разыскать, доставить в Москву, создать условия. И добавил, хитро прищурясь: «Только теперь неизвестно, кто главным автором будет — может, даже сам товарищ Сталин, а Гумилеву лишь развить и материалом наполнить, на примере той же Великой Степи. Ну, а если степняки нам действительно ближе, чем Европа, а Чингисхан был никакой не монгол, а тюрок, казах, то есть представитель одного из советских народов? История этого не знает пока, так поищем, найдем!»
А «Синие кони» мне понравились. Хотя я с Михаил Петровичем пошла бы на что угодно — даже когда летели назад, на север, уже в одном самолете, то я думала: если и разобьемся, то вместе. А в пьесе той слова были очень правильные, в конце: «Никто не может помешать победе коммунизма, если сами коммунисты не помешают себе, не сойдут с верной дороги». Мы ведь победим, Михаил Петрович, не только в этой войне, но и в той, за наше будущее? Все мы победы хотим — и я, и вы, и товарищ Пономаренко, и товарищ Берия, вся передовая советская общественность, и сам товарищ Сталин! Нас много, и все мы заодно — а значит, нас не победить. Если только сами с пути не собьемся.
А с Михаил Петровичем мы все же поцеловались. А что после было между нами, и было ли вообще, этого я никому не расскажу.
Каир, штаб Монтгомери.
22 июня 1943
Полным ходом шло очередное совещание. Впрочем, «очередным» его назвать было сложно. Штаб не прекращал работу ни днем, ни ночью с того самого момента, как стало известно о предательстве поляков. Эти мерзавцы, которых облагодетельствовали, не пожелали умирать за империю, над которой не заходит солнце! Исключительно благодаря им Лису удалось взять Александрию, причем порт и большинство складов с запасами достались немцам в целости. И тогда остановить немцев, готовых с ходу форсировать Нил, удалось лишь чудом.
Монтгомери помнил, какая паника началась в штабе, когда пришло сообщение, что немцы захватили Александрию и плывут по Нилу сюда. Фельдмаршал приказал выдвинуть на берег танки, подтянуть артиллерию, отразить немецкий десант! После оказалось, что это были беженцы из Александрии, военные и гражданские, но прежде, чем удалось это понять, было потоплено больше половины катеров, лодок и яхт — в тот день крокодилы получили вдоволь еды. Монтгомери знал, что за этот приказ очень многие офицеры его же штаба и армии, имевшие в Александрии знакомых или даже семьи, прозвали его «мясником». Что поделать, война — занятие очень жестокое и грязное!
