в заднюю дверцу.
— В каком он состоянии? — уточнил куратор.
— В стабильно критичном, пожалуй, — без особой уверенности ответил я, поскольку случай был уникальным даже без всяких скидок на мой невеликий опыт. Тут и многомудрые профессора ответить бы затруднились. Особенно — многомудрые профессора.
— Сделай всё возможное, — потребовал куратор. — Он должен выжить!
Это замечание в корне расходилось с настроем Эдуарда, но я благоразумно промолчал.
Мы тронулись и вывернули со двора, тут и там продолжали постреливать пулемёты, в небо улетали росчерки трассеров, то и дело доносились отголоски взрывов, но я отмечал всё это лишь краем сознания, основное внимание уделяя поддержанию сердцебиения Горского. Даже с расспросами к Альберту Павловичу не приставал, хоть так и подмывало поинтересоваться новостями. Если в центральных кварталах республиканцы своих позиций не утратили и даже понемногу продвигались вперёд, то о положении дел в северо-восточных предместьях и на западном фронте оставалось лишь гадать.
Держимся или отступаем?
Наверное, я всё же рискнул бы отвлечься и справился об этом у куратора, но тот к разговорам определённо расположен не был — сидел прямой будто палка с неподвижностью восковой статуи.
Да оно и понятно! Мало того, что его прилюдно по носу щёлкнули, так ещё и прогнуться пришлось и не просто своими амбициями поступиться, а пойти на уступки в принципиальном вопросе. И дураку ясно, что Горского допросить не получится, просто Эдуард представит его захват результатом своей разработки.
И верно ведь — карьерист!
Вновь застрекотали пулемёты, понеслись в небо трассеры, подсветили низкие облака всполохи зенитных снарядов, и вроде бы я краем глаза даже промелькнувший над крышами домов крылатый силуэт разглядел за миг до того, как впереди грянул взрыв, и объятую пламенем головную машину выкинуло с набережной на лёд замёрзшего канала.
Вот дерьмо!
— Гони! Гони! Гони! — заорал в ухо шофёру враз очнувшийся Альберт Павлович. — Жми!
Да тот и сам не растерялся и утопил педаль газа, движок надсадно завыл, почудился запах раскалённого машинного масла, и автомобиль резко ускорился, а меня вдавило в спинку диванчика. Мы проскочили мимо пролома в ограждении набережной и понеслись дальше, следом мчал армейский вездеход. В небо били росчерки трассеров, низкие облака подсвечивали лучи прожекторов и разрывы снарядов, где-то в соседнем квартале рвались авиабомбы, фары выхватывали расстрелянные и сожжённые легковушки и грузовики, шофёр напряжённо пялился в затянутое трещинами лобовое стекло и крутил баранку.
— Налево! — скомандовал ему Альберт Павлович. — Уходи налево!
— В комиссариат по прямой! — отозвался дядька.
— Нам в больницу! У нас раненый!
Шофёр выругался, но на подъезде к очередной баррикаде заранее сбросил скорость, а потом повернул с набережной на мост через канал. Ушёл налево!
Сбоку мелькнул перегородивший проезд автобус с многочисленными дырами в бортах, у которого дежурили люди в военной форме и в штатском, мы проскочили мимо него и понеслись прочь, сзади гнал вездеход. В столице я нисколько не ориентировался, для меня весь дальнейший путь слился в бесконечное мельтешение многоэтажных домов с чёрными пятнами окон, широких проспектов и узких улочек, брошенных на обочинах машин и чуть реже — машин сожжённых, попадалась и подбитая бронетехника, но куда реже, нежели в кварталах, где шли столкновения с монархистами.
Альберт Павлович тоже, как оказалось, не представлял, куда нам ехать, с этим он насел на шофёра, на пару они перебрали несколько вариантов, сходу отбросили недостаточно престижные, излишне удалённые или расположенные на неподконтрольных республиканцам территориях и остановились на одной из клиник, до которой по столичным меркам ехать было не слишком далеко.
Несколько раз нас останавливали на блокпостах, но всякий раз отпускали без долгих проволочек и расспросов: и у Альберта Павловича какие-то бумаги на руках имелись, и армейское сопровождение свою роль играло. Разве что гнать шофёр не рисковал и выдерживал скоростной режим, дабы ни во что не влететь и не нарваться на неприятности в случае внезапного требования остановиться.
Время от времени Альберт Павлович оборачивался и справлялся о состоянии Горского, я отвечал немногословно, обычно бурчал что-то вроде:
— Без изменений!
Если поначалу не столь уж и сложное воздействие на сердечную мышцу особо не утомляло, то мало-помалу возникло ощущение, будто кусок мокрой глины в кулаке сжимаю, а та сквозь пальцы лезет, и каждый раз собирать комок становилось всё сложнее и сложнее. Устал просто до невозможности. Довести бы старика до больницы живым и сдать с рук на руки врачам, а там хоть трава не расти. Но нет — конечно же нет. Мне ещё хирургам во время операции ассистировать, а потом сердце запускать. Станет оно без моей помощи биться? Вопрос.
Впрочем, с этим вопросом я откровенно забежал вперёд. От больничного двора до операционной расстояние оказалось ничуть не меньше, нежели от столицы и до луны.
Если пост на въезде мы миновали без всякого труда, то дальше дело откровенно не заладилось. В городе шли ожесточённые бои, раненых развозили по всем лечебным заведениям, врачи и в особенности хирурги были загружены работой сверх всякой меры, палаты забили под завязку, пациентов укладывали рядами прямо в коридорах.
Лично я всё это воочию лицезрел во Всеблагом, а вот Альберт Павлович к подобной ситуации оказался совершенно не готов.
— Деньги у тебя? — спросил он, распахнув дверцу со своей стороны.
Я отнял правую руку от пропитавшегося кровью шарфа, которым зажимал пулевое отверстие в спине Горского, вытер ладонь о пальто и выудил из кармана пиджака сначала стопку пятидесятирублевых банкнот, а следом и две с сотенными.
Альберт Павлович надорвал банковскую упаковку первой пачки, вытянул две купюры и сунул их в нагрудный карман куртки шофёра.
— Свободен! — отпустил он его, распахивая дверцу. — Нас не жди, езжай с армейцами обратно.
Дядька ни упрямиться, ни возвращать деньги не стал, воспринял и приказ, и неожиданный приработок как должное. Альберт Павлович перекинулся парой слов с прапорщиком, тот по-уставному козырнул, а потом вездеход принял на борт нашего шофёра, развернулся и укатил прочь.
— Жди! — приказал мне куратор и взбежал на крыльцо, вот тогда и нашла коса на камень.
Нет, договорился о том, чтобы раненого занесли в приёмный покой, Альберт Павлович относительно быстро — всего-то четверть часа на это ушла, — а вот об операции на сердце его никто и слушать не захотел. Административный персонал лишь разводил руками, перехваченные в коридорах и найденные в ординаторских врачи, осунувшиеся и уставшие сверх всякой меры, округляли глаза и сразу шли
