Ознакомительная версия.
Ну что же, можно сходить, поглядеть. Хозяин лежал на широкой лавке, прижимая к окровавленному лицу полотенце. Я распорядился половому:
– Чистые тряпицы принеси и водки. – Парень сделал круглые глаза. – Ну самогону.
– Хлебное вино?
– Да.
Обеденная зала представляла собой поле битвы: лавки перевернуты, столы на боку, на полу валяются кости, куски мяса, каша, жареная половина курицы, кувшины из-под браги или вина с потекшими лужами, которые жадно лакал небольшой лохматый пес.
Рысцой сбегав к конюшне, я принес свою сумку. Возле хозяина начала собираться прислуга – повара и прочая челядь. Посетителей не было никого – вероятно, смылись под шумок, не заплатив.
Я попросил всех уйти, оставив расторопного полового, протер руки водкой – здесь она называлась хлебным вином. На левой скуле почти от виска и до подбородка тянулась резаная рана, нанесенная, видимо, чем-то острым, в глубине виднелась кость. Мужик охал и стонал, все пытаясь прижимать полотенце к ране, дабы унять кровотечение. Вообще должен сказать, лицо кровоснабжается обильно, даже малейшие порезы довольно сильно кровят, но не бывает худа без добра – за счет этого же обильного кровоснабжения и заживают быстро.
Достав из сумки свой инструмент и попросив полового дать мне чистую миску, налил туда хлебного вина и бросил для стерилизации иголку, иглодержатель. Из протянутого кувшина снова ополоснул руки и начал шить рану. Половой по моей просьбе держал хозяину руки, который притих и лишь жалобно постанывал.
Наложив двенадцать швов, заклеил лейкопластырем, расходуя его бережно, памятуя о том, что пополнить запас уже неоткуда.
– Смотри, хозяин, обмывать лицо неделю нельзя, а потом я швы сниму.
Трактирщик медленно сел на лавку, прошепелявил благодарность. Понять было трудновато, щека отекла, к природной краснорожести добавилась синева под глазами, видок был тот еще.
– Как звать тебя?
– Юрий, Григорьев сын.
– Вот что, Проша, постели хорошему человеку в комнате наверху да покушать дай чего.
На стол поставили кувшин с пивом, оловянную миску с кашей и блюдо с кусками жареного мяса. От запаха потекли слюни и закружилась голова. Уговаривать меня не пришлось, неизвестно, когда теперь снова удастся подхарчиться. Когда я доскреб ложкой остатки и запил пивом, хозяин, который внимательно наблюдал за мной здоровым правым глазом и заплывшим уже левым, молвил:
– Ты отколь будешь, Юрий, Григорьев сын? Смотрю – непрост ты, парень, – одежка непонятная, руки мастеровые, а денег нет.
– Лекарь я. Из… – тут я запнулся. Городка-то моего наверняка еще и нет.
– Ладно, не хочешь, не говори. Иди почивать, время уж позднее.
Пока я кушал, челядь навела в трапезной относительный порядок. В голове от выпитого пива слегка шумело. Хозяин окликнул Прошку, наказал проводить меня в комнату. Шустрый паренек подхватил мою сумку, второй рукой бережно подхватил под локоток, и по скрипучей лестнице мы поднялись на второй этаж. В комнатке, небольшой и почти квадратной, стояла широкая кровать, сундук и стул. Все деревянное, сделанное без изысков, но не грубо. Небольшое оконце было затянуто бычьим пузырем на свинцовой рамке.
Едва разувшись, сняв только футболку, я рухнул на кровать. Матрас был тоже набит сеном, но закрыт чистой простыней, а подушка оказалась пуховой. Сон был сладок, давненько так не отдыхал.
Проснулся от запахов кухни, веселых голосов внизу в трапезной, во дворе кто-то колол дрова. Вчерашнее пиво настойчиво просилось наружу и, надев футболку, я спустился вниз. Хозяин был уже на ногах, стоял за стойкой. Щека затекла еще больше, отчего лицо стало асимметричным, но глазки поблескивали весело.
– Как поживаешь, лекарь?
– Спасибо, хорошо. А скажи, любезный, нужник где?
– Прошка, проводи гостя!
Во дворе у конюшни топтались два крестьянина у лошади с телегой, в углу, ближе к огромной поленнице, один мужичок рубил головы курам, а мальчишка рядом с ним тут же окунал их в чан с кипящей водой и ощипывал. Работа на постоялом дворе шла как на конвейере.
Вернувшись, ополоснул руки и лицо в деревянном рукомойнике.
– Садись, откушай чего, – ласково прошепелявил хозяин, белая наклейка лейкопластыря резко выделялась на его красной физиономии. Похоже, некоторая кровопотеря его нисколько не ослабила.
– Как величать мне вас?
– Да как все, Игнат Лукич.
– Чем мне расплатиться с вами? Я уже говорил, денег у меня нет.
Хозяин ухмыльнулся кривовато:
– Дык, ты уже расплатился, паря. А почто лицо у тебя голое, шапки нету, одежа не нашенская, путешествуешь откуда?
Пришлось на ходу сочинить легенду – иду, мол, из дальних краев, из франков, был там в учении, да вот по дороге ограбили, хорошо, самого не тронули да кое-какой инструмент сохранился.
Тем временем холоп принес каши с большими кусками вареной курицы, хлеб, пиво в кувшине и куски жареной рыбы. Готовили на здешней кухне совсем неплохо, все с травяными приправами, сначала непривычно, а потом мне начало нравиться. Пока я насыщался, хозяин что-то обдумывал, да и выдал.
– Пока не заживет, поживешь у меня, постолуйся, а желание есть – болящих попользуй, все прибыток будет, хоть одежу сменишь.
Вот далась им моя одежда.
– А где ж я болящих возьму?
– Это уже моя забота! У меня на торгу лавка есть, пошлю мальчишку он и обскажет. На торгу-то, наверное, и травники есть, где болящие снадобья да травы покупают, может, с ними и поговоришь?
– Попробуем. А сейчас я город поглядеть хотел бы.
– А что его глядеть – город, он и есть город, домишки да улочки. Ты лучше на торг сходи.
Игнат Лукич дал мне в сопровождающие сопливого мальчонку лет десяти, и мы отправились смотреть город. Город стоял на реке, на высоком берегу, под кручей был причал, где у деревенских мостков стояли разновеликие суда – от ушлых лодочек до парусных шхун размером с прогулочные катера, на которых возили на морские прогулки беззаботных отдыхающих в мое время.
Жизнь у причалов кипела – грузчики катали бочки, таскали тюки и мешки, кипы кож и тканей, вели связанных людей.
– Рабы али наложники, – со знающим видом, ковыряя в носу, сказал мальчишка.
Меня это поразило, конечно, я знал, что и в моем мире захватывают в рабство – в Чечне или Афгане, но это было где-то на краешке сознания, а здесь пришлось столкнуться с этим воочию. Не хотел бы я такой участи. В несколько подавленном состоянии мы отправились дальше. Улицы города и в самом деле оказались узковаты, местами кривоваты, ни о каком твердом покрытии – брусчатке, булыжнике или дощатом настиле – и речи не шло. Экологически чистый транспорт – лошади – на улицах оставляли зримые и весомые следы своего существования, все это перемешивалось копытами и ногами с грязью, подсушивалось солнцем и в виде желтой пыли висело смердящим облаком. Запах, кстати, вообще был везде – пахли люди, воняло на улицах. Только когда ветер приносил с полей свежий воздух, дышалось легко.
Ознакомительная версия.
