Несколько раз приходил из долины караван повозок. За серым камнем, который я на дороге видал. Он тут у них вместо нашего угля, только горит жарче и без копоти. Кузнецы за него готовы были переплачивать против древесного уголька. Привозили металл в полосах в оплату, так как почему-то считали, что кузнец на выработку серого камня право имеет, а их за ним пускает из милости. Заодно заказы оставляли на что-либо посерьезнее топора или косы с серпом сковать. Особенно славились его замки с хитрыми ключами. Большие такие, амбарные.
Но больше всего заказов приходилось на зимние подковы с шипами, для стирхов. Это такие коньки-горбунки с трехпалыми копытами, следам от которых я поначалу дивился. Тут эти стирхи тягловыми животными были. Да и у кузнеца стоял в сарае такой же пегий лошарик с длинными ушами и большим горбом над лопатками. Мы для него всю осень сено косили. Даже малышня маленькими серпиками.
Охотники из долины, чья была заимка на курьих ножках, где я ночевал попервоначалу, так тоже, возвращаясь домой, оделяли кузнеца приличным куском мяса горного козла, а то и целую козочку оставляли или кабанчика. За то, что на его земле их заимка стоит. Такие вот отношения. Хотя никаких бумаг на эту гору у кузнеца не было — я это отдельно узнавал. И сам он был тут самым тривиальным «понаехавшим».
Всего на этом горном хуторе жило две семьи. Или одна большая, это с какой стороны посмотреть. Старый дед — отец братьев-кузнецов, уже глухой совсем. Всё корзины плел на продажу, хотя в его труде надобности никакой не было. Вдовый старший брат с дочкой. И сам кузнец с женой и четырьмя сыновьями-погодками от четырех до семи лет. Все белокурые и светлоглазые, как чухна. Истинные арийцы, характер нордический, сдержанный… Даже шалили их дети как-то аккуратно, что ли.
Но если что серьезное случалось, то взрывались горцы с полпинка. Пару раз и мне пришлось вместе с хозяином на ярмарке помахать кулаками. По моему мнению, так вообще на пустом месте — из-за шуток. А вот хозяину не понравилось, как меня задирают… Так что равнинные жители редко когда на горцев наезжали, особенно белокурых. Вообще в империи у рециев была репутация тормозов, шуток не понимающих. А долинные жителей Реции так горцев характеризовали. А уж кто для горца тормоз, мне неведомо, может, и есть кто…
Горцы же долинных жителей иначе как балаболками не звали. И на слово им не верили, хотя между собой у них слово значило больше любой самой серьезной бумаги с печатью. Да и как иначе, когда большинство населения в горах неграмотно. Живут малыми хуторами, школ нет, радио тоже. Я уже не говорю о телевизоре. Газеты, журналы в стране имеются, только в горы они не попадают. Даже почтальон нас сам не посещает, хотя и должен. Он, если надо, передает корреспонденцию с обозниками, которые за серым камнем к нам ездят.
Старшего брата хозяина мы схоронили по ранней весне, как снег сошел. Доконала его неведомая болезнь. По осени его и докторам показывали, когда на ярмарку ездили, — ничего не помогло. Ссохся весь за зиму и отошел тихо во сне, как праведник.
Я сам ему могилу копал в каменистом грунте, типа крымского. Без кайла делать нечего, лопаты железные гнутся. Вот и трудились, я — киркой, хозяин мой — лопатой совковой. За три часа могилку продолбили. Поначалу я не понял, почему кладбище на такой трудной земле основали, обычно же стараются везде, где людей уважают, для кладбища песочек выбрать и сосны. На крайний случай — березки. Оказалось все просто — ни для чего другого эта земля не приспособлена. Ни овощ на ней не вырастить, ни скот нормально пасти. Виноградник бы тут прижился, да высоко для виноградника, зябко тут ему. На зиму закрывать надо, землей засыпать, а при таком грунте… Проще вина в долине купить. Сразу бочку, чтобы на год хватило.
Схоронили старшего на пригорке, где до того только его жена лежала. Вторая могила — это уже заявка на родовое кладбище. Хотя жили они тут по праву самозахвата этой земли, которая никому другому вроде не интересна была. Тенденция в империи уже нарисовалась такая, что сельский народ, продавая, а то и просто бросая свои наделы, все чаще в город подавался, где деньги легче зарабатываются и рабочий день нормированный, хоть и в десять часов длиной. К тому же выходные и оплачиваемые отпуска по имперскому закону любому наемному рабочему положены.
Постояли мы у могильного холмика, помянули раба божьего, что в этой юдоли отмучился, и домой ушли. Думаю, что если бы не его болезнь, то, может, и не оставили бы эти люди меня у себя, накормили бы «немого» странника и с утра дальше вниз, в долины, прогнали. А там… Фишка могла лечь на любую сторону. Потом я уже насмотрелся на местную жизнь. Разная она. Так что можно сказать, что повезло мне на добрых людей. И на мягкую адаптацию к местным нравам и понятиям.
Элика, та девчонка, что меня с козой на дороге встретила, за ту же зиму, что ее отец сох, в бабью стать вошла — выросла, округлилась в тех местах, где положено. Соблазн жуткий для молодого парня, который больше полугода без женской ласки живет, только вкалывает. Так что я от греха подальше, как только чуть потеплело, перебрался спать на сеновал, что надстроен был над стойлом лошарика. Медвежья шкура снизу, на сене, большой овчинный тулуп сверху — красота. И воздух чистый, не то что в избе, где жарко натоплено и такая куча народа его надышала со всех дыр.
Весна.
Дразнящие ароматы вокруг.
В лесу щепка на щепку лезет.
У девочки первый гормональный шторм башню сносит. А вокруг, кроме моей кандидатуры, никого и нет больше, с кем в «люблю» играть.
И я с сухостоем.
Поначалу все было как-то невинно, что ли. На глазах у всех. Прибегала, садилась рядом, прижималась к боку, и начиналось все с плача по безвременно ушедшему отцу, приходилось утешать, а заканчивалось одинаково — тем, что просила она меня спеть «Вечную любовь».
Потом как-то осмелела и на сеновал ко мне ночью прошмыгнула. Разбудила. Опять ее утешай…
Залезла ко мне под тулуп, поплакала немного, потерлась об меня всем телом, потом целоваться вздумала. Решил я, что попробую просто петтингом отделаться, но… требование юной чертовки было категоричным и императивным:
— В дырочку!
Так, конечно, долго продолжаться не могло, но месяц с небольшим мы продержались, тая наши новые отношения от остальной семьи.
Потом попались.
Точнее, она попалась, когда очередной раз ночью в сенях с дядей столкнулась, не вовремя до ветру отправившимся.
Меня с нее никто не снимал, так что только подозрениями, хотя и суровыми, со стороны хозяина я легко отделался. Кузнец только глазами сверкал, но коли не пойман, как говорится, то и не вор… А по их понятиям за конкретную предъяву надо ответ держать по всей строгости. Только работой меня нагрузили сильнее, чтобы на ночь сил не оставалось. Но это он по своему возрасту судил, сам упахивался вместе со мной так, что к вечеру его ноги не держали. Я тоже сильно уставал, но юный организм бабы хотел больше, чем сна.
