Лиза смотрела на него хмуро и неприязненно, но не похоже, чтобы это смутило нежданного визитера. Сверкая белоснежными зубами, ухмыляясь, он непринужденно продолжал:
— Ах, Лизавета Дмитриевна, прелестница… Завидую черной завистью вашему супругу. Это какое же, должно быть, блаженство — на законных основаниях губки ваши алые нацеловывать, грудки белые наглаживать, ножки стройные раздвигать…
Лиза вспыхнула:
— Убирайтесь!
Иван Матвеич вздохнул в наигранной печали:
— Слов нет, как вы со мной суровы, Лизавета Дмитриевна… Очень грустно… Пошел бы, право, и повесился на первом попавшемся суку, да где ж тут дерево найдешь посреди равнины…
Поручик смотрел на него, сжав кулаки в бессильной ярости. Сабля в ножнах располагалась в соблазнительной близости, но нельзя было рисковать, вспоминая происшедшее с беднягой Позиным. За себя не было бы страшно, офицер должен быть привычен к смертельному риску, но, если что, Лиза останется без всякой защиты — а ясно уже, что иные побуждения этого чертова сокомпанейца слишком человеческие…
— Рубануть меня хотите от всей души, Аркадий Петрович? — понятливо подхватил Иван Матвеич. — Не советую, ничего не выйдет, а кончиться может плохо, так что и не пытайтесь… Вы уж не сверкайте так на меня глазами, молодые люди. Прошу прощения, ежели сказал что обидное и неприличное, — но все исключительно из восхищения вашей красой, дражайшая Лизавета Дмитриевна… Голову я потерял форменным образом…
Лиза ойкнула и шарахнулась к противоположной стенке возка. Поручик тоже отшатнулся, насколько мог, — Иван Матвеич вдруг одним энергичным движением ухватил себя правой рукой за волосы и снял собственную голову с плеч. Кровь не брызнула, без головы туловище твердо стояло на ногах в прежней позе, подняв голову на уровень ключиц. Голова непринужденно улыбалась и даже чуточку гримасничала. Потом произнесла:
— Теперь верите, Лизанька, что я от вас голову потерял?
Вслед за тем рука водрузила голову на прежнее место. Иван Матвеич ухмыльнулся:
— Не поверите столь наглядным доказательствам?
— Неплохой ярмарочный фокус, — сухо сказал поручик, пытаясь сохранить самообладание.
— Принижаете вы меня, да-с… — грустно сказал Иван Матвеич. Я буду малость повыше ярмарочного фигляра… Аркадий Петрович, — произнес он уже серьезно, — не прогуляетесь ли со мной по свежему воздуху? Есть у меня к вам серьезный разговор, крайне для обоих важный… Не беспокойтесь, Лизавета Дмитриевна, ни малейшего вреда вашему муженьку не случится, на том мое честное и благородное слово… Или боитесь, господин поручик?
Поручик сердито подхватил шубу. Иван Матвеич посторонился, давая ему вылезти из возка. Показал на кибитку Позина:
— Пройдемте туда, пожалуй. Я уж себе позволил сей экипаж занять, поскольку он теперь совершенно ничей и бесхозный… Не путешествовать же мне в задке или на крыше, словно чемодан или собачка какая…
Он по-хозяйски порылся в мешочках и укладках, поставил на импровизированный стол памятные чарочки серебряные в бусурманских узорах, наклонил к ним горлышко полуштофа:
— Выпить со мной, полагаю, не откажетесь? Офицер во все время суток, я так понимаю, к этому готов…
— Вы и водочку употребляете? — язвительно осведомился поручик, машинально берясь за стопку.
— А как же! — безмятежно сказал Иван Матвеич. — И водочку употребляю, и сальца с огурчиком отведать не прочь, и еще всякое считающееся исключительно привилегией человеческого рода… Я ведь не бесплотный дух, не привидение какое — вполне материальное создание, очень даже плотское. Неужели вы этого до сих пор не осознали?
— Предположим, осознал! — сказал поручик. — И что же дальше?
— А дальше — выпьем. Во благовремении, как у вас говорится. Ваше здоровье!
Он лихо выплеснул водку в рот, самым натуральным образом поморщился, мотнул головой, потянулся за крепеньким огурчиком и с довольным видом им захрустел. Сказал доверительно:
— Я ведь объяснял уже: все прежние личины происходили оттого, что я, как бы это понятнее, просыпался, возвращался к нормальной жизни, устройчивость этакую обретал, плоть, так сказать, и кровь… И вот теперь, к великой своей радости, прочно привязан к материальному миру, словно гвоздями прибит… Пора и дальнейшую жизнь обдумывать. Жить я намерен среди вашего человеческого племени…
— А получится? — едко усмехнулся поручик. — Я так прикидываю, вы, любезный, тыщи полторы лет продремали…
— Пожалуй что, даже поболее, — серьезно сказал Иван Матвеич. — И что с того? Языком, как видите, не хуже вашего владею, обращение понимаю, а необходимые знания, буде потребуется, из ваших же умишков извлечь нетрудно… Ну конечно, времена новые, незнакомые, да это ж не препятствие. Понимаете ли, Аркадий Петрович, людишки те же самые, что и были. Пусть одеваются по-другому, пусть дома другие строят, пусть даже развели всякую цивилизацию и прогресс в виде этих ваших чугунок, пироскафов и прочих телеграфов… Нутро у них прежнее и побуждения старыми остались, новых нисколечко не прибавилось. И благородных побуждений мало, гораздо больше злобы да зависти, лжи да подлости. А они во все времена совершенно одинаковы, не находите? Скряга — он во все времена скряга, ибо золото, коим он сундуки набивает, и есть золото, разве что чекан на монетах другой. Так и со всем прочим, чего ни коснись. Не станете оспаривать?
— Не стану, — сказал поручик, — поскольку из этого вытекает, что и добро с благородством ничуть не меняются с бегом столетий.
— Да что вам в том добре и благородстве… — махнул рукой Иван Матвеич. — В жизни его вот столько… — Он показал большим пальцем своей руки на кончике ногтя. — Человечество ваше погрязло в гораздо более нелицеприятных помыслах и побуждениях. Я вас за это нисколечко не осуждаю, не подумайте, с чего бы вдруг, коли я и сам таков? Реалист я, Аркадий Петрович, как и большинство человеческих индивидуумов. Подобно им, стремлюсь наслаждаться жизненными благами, не поддаваясь всевозможным утопическим идеалам…
— Это к чему вы клоните?
— Озабочиваюсь своим будущим, ясное дело, — сказал Иван Матвеич серьезно. — Поскольку я, как уже говорилось, к человеческим благам неравнодушен и намерен жить среди вас долго и счастливо, следует заблаговременно подготовиться. Не думаете же вы, что я удовольствуюсь убогой участью мелкого обывателя? Берите выше, мне подняться хочется…
— Понятно, — сказал поручик. — Из грязи в князи…
— Вы не иронизируйте, Аркадий Петрович, слушайте со вниманием, разговор у нас серьезный и касается не одной моей будущности. В князи, говорите? А почему и нет? Князья, они ведь сплошь и рядом из самого что ни на есть подлого народца приподнялись. И в давние времена так обстояло, и у вас, смею полагать, точно так же обстоит. Верно ведь?
