и не я его сказал, а Игорь.
— Конечно, — внезапно согласился Пожарский и окинул своих подручных быстрым взглядом. — С удовольствием.
Кажется, на лицах двух амбалов читалось лёгкое удивление, но я мог и ошибиться, потому что по их мимике сложно было вообще что-то прочитать. Совершенно невозмутимые лица.
А вот Дезик с нами не пошёл.
— Не люблю я эту мокрятину, — сказал он мне, стараясь, чтобы лишние люди не заметили, как волкодав разговаривает с человеком. — Я бы лучше погулял бы. Обожаю горы… Ну, ты знаешь.
Я не знал. Вообще мало что слышал о Дезике до того момента, как жизнь столкнула нас лбами. Но решил сделать вид, что знаю, поэтому кивнул.
— Как хочешь, — ответил я, понимая, что самого-то уже тянет в баньку со страшной силой. — Только будь осторожен.
Он даже поднял одно ухо и смешно наклонил морду, настолько он не понял, что я ему пожелал. Или счёл это за издевательство. Поэтому я поспешил поправиться.
— Нет, за тебя я не переживаю, я больше за людей волнуюсь, которые могут случайно увидеть трёхголовую псину, скачущую по горам, словно горный козлик, — едва сдерживаясь от смеха, проговорил я.
— За козлика ответишь, — проговорил Цербер и ухмыльнулся, но сразу посерьёзнел. — Я буду держаться вдали от людских троп. Я вас, мягко говоря, недолюбливаю.
— Стокгольмский синдром, — хмыкнул я. — Ну-ну.
А вот Оралиус никуда не собирался. Более того, он раскочегарил баню так, что туда войти было сложно. Градусов сто двадцать, если не больше.
— Ты что тут устроил топку паровоза? — спросил я, пытаясь устроиться на полке, но воздух буквально обжигал каждый кусочек кожи.
— Да чего-то по дому скучаю, — ответил демон и неловко улыбнулся. — Вот и увлёкся немножко. Сейчас холоднее станет.
Но холоднее, конечно же не становилось.
Дон Гамбино, видимо привычный к разным условиям и бровью не повёл, улёгшись почти на самом верху, на соседнем полке с Оралиусом. А вот мои охранники знатно обалдели от температуры, но зато с них сошла маска безразличия.
Кьяра и Силикона тем временем предпочли бассейн с подогревом бане. Они о чём-то мило трепались, но я старался не вслушиваться, когда периодически выбегал из парной и нырял в бассейн. Я боялся, что у меня закипит мозг почище, чем от высокой температуры.
Поили нас травяными отварами, квасом и ещё чем-то столь ядрёным, что организм отзывался непривычно, но интересно. Я понял, что навсегда запомню этот день, столько новых впечатлений мне открылось, столько необычного я испытал.
Оставалось, наверное, только одно.
Эффектное завершение дня. Для всех оно своё, но мне сегодня захотелось побыть одному.
* * *
Максим Петрович Пожарский давно не чувствовал подобного блаженства. Вся его душа пела, а тело перестало чувствовать собственные границы. Ещё пару минут назад он безвольной куклой лежал на полоке, наслаждаясь хлесткими ударами веничка, а сейчас уже разрумяненный отдыхал в предбаннике.
Банщик делал свою работу со знание дела, сперва слегка прогрел дубовыми ветками тело, чтобы подготовить его к дальнейшим процедурам. Затем смочил веник в воде и приложил к телу, дабы тот отдал свой жар. А затем наступил рай и ад для любого русского человека. Постёгивания веником чередовались с лёгкими поглаживаниями, пока душа не покинула тело и не вернулась обратно до обливания ледяной водой из бадьи.
Сейчас же Максим Петрович, несмотря на всю свою неприветливость и хмурость по жизни, сидел на деревянном табурете, обёрнутый в уже влажную простынь, и улыбался.
Ему было хорошо, как когда-то давным-давно, когда он был молод, горяч сердцем и безрассуден. Тогда он улыбался задорно и каждый день бросал вызов смерти. Словно камень, давивший его плечи последнюю четверть века, упал и укатился далеко в горы. Максим с удовольствием хлебнул кваску. Ух, холодный, даже зубы сводит!
Отпив и утершись, он наблюдал как распаренными выбегают его подопечные и ныряют купель с гулким: «Эх! Мать!»
В такие моменты как нельзя лучше подходила мысль, что жизнь хороша и жить хорошо!
— Максим Петрович! Вот бы всегда так на задания ходить! — с восторгом произнёс Петька, залпом выпивая стакан кваса. — Я бы всегда таких охранял!
Пожарский медленно приходил в себя. Эйфория отпускала нехотя, а сброшенный было с души камень снова водрузился на привычное место. Брови командира сурово сошлись на переносице, когда он совершенно иным взглядом окидывал предбанник и своих подчинённых.
— Отдых окончен. Трёхминутная готовность. Разбиться на дежурства, — сухие рубленные фразы призваны были привести в чувство подчинённых, в то время как сам Максим Петрович всё больше хотел заорать во всё горло: «Да какого хера? Какая баня?»
Он и не любил-то её никогда. Это Гагарин Лёшка да Его Высочество вечно лезли в самое пекло и его с собой тянули. Как принц погиб, так Максим более в парной-то и не был. И на-те, распишитесь!
Самое поганое, что Пожарский даже не понимал, как это могло произойти. Он принялся быстро одеваться, на ходу выпроваживая банщика. Последнее что он помнил, было обращение к нему от княжича Туманова:
— Господа, попарьтесь и вы от души с ребятами, не всё же только работать!
И всё!
Пожарский быстро набрал короткое сообщение старому знакомому:
«Пробей мне Игоря Туманова. У него в роду гипнотизёры, менталисты или ещё какие-то умокопатели были?»
Сообщение мигнуло иконкой о доставке и прочтении, а к Пожарскому возвращалось былое самообладание. Если его подозрения подтвердятся, то некоторые странности вокруг княжича станут вполне объяснимыми, как, например, уговор на попойку с орком вместо битвы или победа в карточном турнире у Минеева. Хотя во втором случае, тот обвешан артефактами, как собака блохами, и всякое воздействие бы на себя заметил. Притормозив пока в выстраивании версий вокруг нечаянно обнаруженного внушения, Максим Петрович решил дождаться ответа, а уж после принимать решения.
* * *
Я смыл с себя пот в душе, вытерся, оделся в тёплую одежду, которую мне радушно предоставили хозяева, и отправился на смотровую площадку. Я заприметил её, когда мы только прибыли сюда, и теперь решил посидеть там.
Полная луна, отбрасывающая свет на заснеженный склон, дополнила картину, и я с удовольствием любовался пейзажем, скрывающим свои детали в темноте.
И вдруг поймал себя на мысли, что испытываю странное чувство, подобное ностальгии. Я скучал по Олимпу. Скучал по нудному Дзену, которому никогда ничего нельзя было доказать, потому что он… Потому что он вечно медитировал и никого не
