— Помню — подтвердил я.
Ксения поняла, что не срабатывает…
— Что-то вы не отличаетесь сегодня галантностью, господин вице-адмирал. Где ваши манеры?
К ноге…
— Ксения, ты знала тогда… ну там, в Ливадии — что на том месте есть угроза обвала, и можно было запросто — пролететь метров двадцать и сломать позвоночник, а?
Она чисто по-женски пожала плечами.
— Не знала. Так… наверное, даже лучше. Всегда нужно… чем-то жертвовать, так ведь?
Как надоело…
— А Николай знает об этом?
— О чем?
— О том, что нужно чем-то жертвовать. Ради Империи, или как? Или все же не знает?
Ксения повернулась ко мне.
— Ты догадался?
Да как не догадаться…
Понять эту интригу мне помешала война. Страшная, перекорежившая мир за девяносто часов война — из-за которой я все еще здесь и скорее всего — буду признан негодным к военной службе. А так — все просто. Все настолько просто — что даже становится обидно, как все просто. Мы, мужчины, привыкшие к войне за государственные секреты, за ослабление и разрушение — или наоборот возвышение Империй — в какой-то момент оказываемся совершенно беспомощными перед милой женской интригой.
Как думаете, тогда, в Берлине, в посольстве на Унтер-ден-Линден — для чего Ксения предложила пройти в пузырь, в защищенную от прослушивания комнату? Правильно, для того, чтобы никто не мог ее и меня подслушать. А кому — надо было это подслушивать — не задавались вопросом? И что — они должны были услышать?
Для того, чтобы понимать эту интригу, ту, что затеяла Ксения Александровна Романова — нужно понимать различия в мужской системе ценностей и женской системе ценностей. Мы, мужчины — играем в некоей условной системе координат. Для кого-то это армия, для кого-то полиция, для кого-то частное дело, для кого-то — государство в целом… посольство… не важно, в общем. А вот женщины — играют в одной, но вечной и древней как мир системе, называемой «отношения между мужчиной и женщиной». Законные, морганатические, совсем незаконные — не важно. Важно то, что в этой системе они переигрывают нас напрочь.
Для нас, мужчин — определяющими являются условные ценности. Закон, воинский и флотский устав, должностная инструкция. За передачу секретной информации противнику полагается смертная казнь за измену, в то время как за убийство человека — смертной казни нет, она отменена. Это отражает наш, мужской мир и наши правила игры — условные ценности в наших глазах выше настоящих, безопасность Империи — выше жизни человека. А вот у женщин — есть только одна форма предательства — зато безотказная и тоже вечная. Кто с кем спал.
Все еще не догадываетесь?
— Да как не догадаться… — сказал я — белыми же нитками шито…
Ксения ничего не ответила.
— Скажи мне одну вещь… Ну, хорошо, я тебе в принципе то чужой человек, хотя и отец твоего ребенка. Но Николай — ведь твой родной брат. Тебе совсем наплевать на него, или как? Тебе наплевать на то, что ему может быть больно… неприятно… что он мог застрелить кого-то… или, упаси Господь сам застрелиться? Неужели все равно?
Лицо Ксении менялось на глазах — она поджала губы, глаза холодно и непреклонно смотрели на меня.
— Перестань… Какие же вы все таки глупые… Николай горевал ровно две недели. После чего нашел себе новую пассию. Выигравшую несколько конкурсов красоты и гораздо менее опасную, чем эта дрянь. И ты в Бейруте… когда нашел эту… недолго обо мне помнил. Вы все — одинаковые, вам наплевать с кем. Это мы — ждем у окна и размазываем макияж по платку…
Николай, Николай…
Николай был неплохим человеком… даже хорошим. Как друг — он готов был порвать за тебя, я это не просто так говорю. Но у него была одна очень неприятная черта характера. Почему то в нем — было очень сильное желание быть победителем. Во всем. Что в большом, что в малом. Только победителем — второе место для него не существовало, он с десяти лет говорил, что второй — это король проигравших. И запретов для него — тоже не существовало…
Потому он спал со всеми дамами, до которых мог дотянуться. Предпочитая, прежде всего тех, которые заняты или недоступны по любой причине. В том числе — и с дамами, принадлежащими его друзьям. Это не было проявлением неуважения или предательством… просто он так самоутверждался. Не знаю, зачем ему было нужно самоутверждаться именно таким способом — но так было, каждая женщина, до которой он все-таки добрался — это для него была маленькая победа. Маленькая — но победа, а сама женщина его мало интересовала. Вот почему — у Николая развалился, превратился в обгоревшие руины брак. В Америке так не принято, чтобы супруг постоянно, раз за разом ходил налево…
Да и у нас, в общем-то, не принято…
Своего первенца — Люнетта родила в сентябре две тысячи третьего года, как раз через девять месяцев после того самого, проклятого Рождественского бала. Я — уехал из Тегерана весной две тысячи третьего, направляясь в Америку и бросив Люнетту — получается, поступил как подонок. Николай же — забрал ее сразу и даже не задал ни единого вопроса относительно ребенка.
Свинья ты, поросенок… Не поросенок — а именно свинья!
Зато — в нужный момент этот вопрос немедленно задала Ксения. Все было еще страшнее — потому что мы с Николаем были так дружны, что уговорились назвать одного из своих детей в честь друг друга, вот почему нашего с Ксенией сына звали Николай, Ник. Своего первенца — Николай назвал Павлом, я и не помнил особо эту клятву, данную, когда нам было по четырнадцать лет — а вот первенца от Анахиты Николай назвал Александром. Я уже после ранения, долечиваясь здесь, в санатории — нашел информацию о том, что буквально за два месяца до войны, Александр, первенец Николая и Анахиты — упал с лошади во время прогулки. Его, естественно, доставили в Царскосельскую больницу. А там — для Ее Высочества договориться с кем-то из врачей… скажем вот о чем: сыну нужна кровь для переливания… странно, сударь, но ваша кровь почему-то для него не подходит… что-то в таком духе.
И Николай, искушенный в любых видах интриг в наших условных, мужских мирах — оказался полностью беспомощным против интриги своей сестры.
Поделиться с этим, кроме Ксении, он ни с кем не мог — позор страшный, а тут родная кровь, как никак, родная сестра. Ксения естественно вызвалась помочь — встретиться со мной, где-нибудь на нейтральной территории и поговорить обо всем начистоту. Сам Николай этого сделать не мог. Во-первых, потому что он чувствовал, что совершил серьезную подлость по отношению ко мне, еще там, в Тегеране. Во-вторых — потому что была затронута его честь, и затронута очень серьезно. Ксения вызвала меня в Берлин и там — мы с ней «поговорили начистоту» в защищенной от прослушивания комнате — Ксения не хотела оставлять следов, не хотела, чтобы кто-то понял, о чем мы с ней там говорили. Там — она сказала мне часть правды про Анахиту, именно такую часть, которую было нужно сказать, чтобы я пошел по следу. И сказала много лжи — направленной на то, чтобы я больше никогда не возвращался в Россию. Заговор, меня считают одним из заговорщиков и все в таком духе. Для нее — было жизненно важно, чтобы я никогда не возвращался в Россию — один откровенный разговор между мной и Николаем и мы оба поймем, что нас обманули. Вернувшись в Санкт-Петербург, она рассказала своему брату много интересного про наш разговор — при этом ни слова правды. Николай — от услышанного пришел в ярость и буквально вышвырнул Анахиту из дворца вместе с ее (и своими!) детьми, сослав ее в Туркестан.
