— Смотри, брат Ярокош. — Он стремительно взмахнул мечом и срубил с легкостью выступавшую из стены толстую шляпку гвоздя, а на лезвии даже следа не осталось. Потом острием клинка старик быстро очертил кругом бежавшего по стенке таракана, и тот, едва коснувшись невидимой границы, бессильно замер, а Гад, оружие с бережением положив на стол, раскрыл ларец и, показав на небольшой черный флакончик, промолвил: — Вот питье Трояново. В сосуде из горюч-камня оно веками не теряет силы своей. И помни: или ты умрешь, или непобедим будешь.
С этими словами, осторожно упаковав зелье и меч в овечью шкуру, он перевил ее ремнями, протянул сверток Сарычеву и сказал:
— Прощай, брат Ярокош, увидимся в Ирии.
— Храни тебя Перун, — ответил Сарычев и вышел с крыльца на улицу.
Солнце уже скрылось, было темно, морозно и снежно. Быстро оставив речку позади, Сарычев некоторое время без радости двигался поперек ветра по своим собственным следам и внезапно осознал, что он единственный, кто нынче заброшенной деревней поинтересовался, похоже, что все ее как бы уже похоронили. А ведь известно, что тот, кто забывает свое прошлое, лишается будущего.
Однако хоть занят был майор своими мыслями, но, услышав вскоре странные звуки неподалеку, насторожился, и не зря. От любви до ненависти, как известно, только один шаг, и беспризорные когда-то лучшие друзья человека, сбившись в стаю и грозно рыча, быстро взяли Александра Степановича в кольцо, и его дальнейшая судьба отчетливо читалась в их горящих от злобы и голода глазах. Перспектива быть съеденным братьями нашими меньшими Сарычева не прельщала никак, и, мгновенно раскрутив в животе ярко-алый шар, он стеганул огненным бичом ближайшую зверюгу вдоль хребта. Раздался вой, и запахло паленым, а майор, увернувшись от щелкнувших совсем близко клыков, мгновенно провел воспитательную работу еще с одним членом стаи, и одичавшие барбосы, скуля и гавкая, с Александром Степановичем дел иметь не захотели.
Весь оставшийся путь он проделал в полнейшем одиночестве, лишь убывавшая луна висела на звездном морозном небе, да где-то далеко-далеко ухал филин, — видимо, ужинал кем-то. Без приключений отыскав сугроб, внутри которого покоилась «девятка», майор ее откопал, обнаружив при этом, что щетки уперты, а боковое зеркало выломано, и, нагрев двигатель, что было сил покатил к дому.
Желудок настоятельно требовал пищи, и, вспомнив, что в холодильнике у него имелось рыбное филе, Александр Степанович сразу представил, как он его вкусно пожарит — с картошечкой и лучком, — а запивать все это будет томатным соком, и от таких мыслей даже застонал. Он еще не знал, что нынче поесть ему не придется вовсе.
«Девятка» шустро, как только позволял нечищенный от снега асфальт, катилась по направлению к Питеру, и, когда до него оставалось уже совсем чуть-чуть, по радио в криминальной хронике сообщили неприятное, — оказалось, что известный репортер Трезоров с сегодняшнего дня пребывает в реанимации. Известие это Александру Степановичу не понравилось чрезвычайно, и, въехав в город, он первым делом поинтересовался, какая больница нынче находилась в статусе дежурной, и не мешкая направился на улицу Гастелло. Очень скоро выяснилось, что сволочи на радио все напутали: да, Трезоров поступал, в состоянии средней тяжести — множественные ушибы, перелом носа, ребро вроде бы сломано плавающее, — но от госпитализации отказался, о чем даже имелась подписанная им же бумаженция, а ушел домой он на своих двоих. Выругавшись по-черному, Александр Степанович вернулся в машину и, отыскав в бардачке трезоровскую визитку, с сожалением вспомнил о несъеденном рыбном филе и страдальцу позвонил на хату. Трубку взяли, и женский голос на просьбу Алексея Фомича позвать без всякого выражения ответил:
— Он плох, а вы кто?
— Сарычев моя фамилия, — сказал майор, и немедленно в разговор вклинился сам, видимо подслушивавший, Трезоров:
— Саша, уходить тебе надо. — Голос у него был испуганно-усталый, — видимо, ему действительно поломали ребра, и говорил он поэтому приглушенно-тихо. — Эти сволочи тебя искали, и я тебя, Саша, сдал, иначе убили бы, телефон твой отдал. — Он замолк на мгновение. — Саша, прости, если можешь, яйца мне отрезать хотели, и я сказал…
— Сколько их? — Майору вдруг стало легко и спокойно, и, не дослушав до конца трезоровский лепет о том, что бандитов было немерено, он пожелал: — Поправляйся, болезный, — и трубку повесил.
Хорошо еще, что кинодеятелю был известен телефон только квартиры Сарычева, и, представив, что сейчас творится там, Александр Степанович усмехнулся зло, а потом, подумав внезапно: «А чего гадать-то, надо съездить и посмотреть», принялся распускать ремни на свертке из овечьей шкуры.
Не доезжая до своего дома, майор завернул меч в ватник и, зажав сверток под мышкой, гуляющей походкой направился к своей парадной. Машин вокруг было припарковано множество, но сразу же Сарычев ощутил, что два «мерса» и джип «гранд-чероки» стоят как раз напротив входной двери — по его душу, и наверняка те, что наверху, уже держат стволы на «босоножке».
Спокойно зашел майор в парадную и, отбросив ватник, примерился к мечу, а Свалидор сказал: «Хороший клинок и заточен по-боевому, но для одной руки тяжеловат» — и, перехватив оружие двойным хватом, Сарычев направился к своей двери и на мгновение замер.
В квартиру набилось сразу шесть человек, снизу на лестнице слышались крадущиеся шаги, и, подумав мельком: «Уважают, сволочи», Александр Степанович сильнейшим йоко-гири — боковым ударом ноги — сорвал замки и ворвался внутрь. Такого никто не ожидал, и, сделав боевой разворот, Сарычев мгновенно перерезал горло трем стоящим в прихожей бандитам и сейчас же, проколов насквозь через закрытую дверь сортира сидевшего на горшке страдальца, устремился в комнату. Там его уже ждали, и, отрубив в локте руку со стволом у одного не в меру резвого стрелка, майор закрылся им от выстрелов его коллеги и уже из-за безжизненного тела мгновенно пронзил тому мозг.
На секунду воцарилась тишина, но Сарычев был начеку, и, как только в квартиру осторожно зашли трое молодых людей с пистолетами наготове и, увидав мертвые тела, распростертые в луже крови, испуганно замерли, он с быстротою молнии зарубил их, причем одного — «ударом монашеского плаща». Враг при этом рассекается косым ударом от левой ключицы до пояса, верхняя часть его тела откидывается в сторону и обнажается печень, которую при желании можно вырвать и съесть, что самураи практиковали весьма часто. Как Александр Степанович ни был голоден, но делать он этого не стал, а, на секунду замерев и вслушавшись в происходившее на лестнице, бросился вниз — предстояло еще поговорить с теми, кто затаился в автотранспорте. На площадке второго этажа его снова поджидали; уйдя от пули «пластом», майор метнул меч в горло стрелявшему и, резко кувыркнувшись, с ходу вырвал пах у второго стрелка. Вернув себе клинок, он выскочил из парадной и, стремительно пробежав «лесенкой» под выстрелами до джипа, под конец выполнил «лепесток» и, вывернув наружу кишки у палившего в него водилы, уселся за руль.
