ее за оба вероятных варианта развития событий.
— Извини, не понял. — признался я. — Давай поподробнее.
— Передо мной выбор — чтобы существовала она или чтобы существовал весь остальной мир. Если я выберу мир, то я буду виноват перед ней в том, что предал ее, что выбрал другой вариант.
— Ну, здесь все понятно. — я кивнул. — А второй вариант?
— А если я выберу ее, то я предам весь остальной мир. И это опять же делает меня виноватым перед ней… Вернее, не так, ей-то все равно, она лишь порадуется, если это произойдет. Она нынешняя. Но в моей-то памяти живет она — прежняя, она — нормальная. Она — человек. И перед ней, перед человеком, я чувствую свою вину за то, что отдаю весь мир в лапы чудовища.
— То есть, ты признаешь, что она чудовище?
— Конечно же. — Птичник спокойно кивнул. — Точно такое же чудовище, как и я. Чужеродное этому миру. Чудовище, которое не должно в нем существовать. Но это не значит, что я готов устранить его своими руками.
— Не готов или не можешь?
— Могу. Не готов.
— Что ж, и ладно. — я допил кофе одним глотком и встал на ноги. — В общем-то, тебе и не понадобится. Я готов сделать за тебя всю грязную работу.
— Я же уже говорил. — Птичник улыбнулся. — Это невозможно. У тебя ничего не получится.
— Когда-то я считал, что невозможно перемещаться между разными мирами, да и про само существование других миров думал так же. — я пожал плечами. — Потом я, как и все остальные, был уверен, что от заражения Тьмой нельзя излечиться, а чуть позже — что абсолютного оружия против Тьмы не существует. С некоторых пор я понял, что невозможное — возможно. Зависит лишь от того, сколько усилий ты готов приложить. Так что лучше просто пожелай мне удачи.
— Зачем? Ты же не считаешь, что она тебе нужна.
— А знаешь что… — я на секунду задумался. — А ты прав. Нахер удачу. Нот лак, джаст скилл… Хотя ты не поймешь, что это значит.
И, не дожидаясь ответа Птичника (да его и не было бы, скорее всего) я шагнул с крыши вниз, выбрасывая роупдарт из рукава.
Через десять минут я уже снова был в здании Верпен и прощался с девчонками. Каждая, — даже Трилла! — коротко обняла меня, а Кейра не выдержала и все же расплакалась, хоть и старалась этого не показывать — отвернулась и украдкой вытирала слезы.
— Все будет хорошо. — сказал я Лизке, держа ее за руки. — Присмотри за ними, пока я не вернусь.
Лизка уверенно кивнула, сурово сдвинув рыжие брови, коротко меня поцеловала и отпустила.
Я поднялся на борт дирижабля, прошел внутри его гулкого железного брюха, слушая как отзываются металлические плиты под ногами на каждый шаг, и поднялся в рубку управления. Здесь, как и во всем дирижабле, никого не было — все уже было настроено. Лишь одна большая желтая кнопка под стеклянным защитным колпаком (сейчас призывно поднятым в стоячее положение) отделяла меня от начала путешествия в кромешную Тьму.
И я ее нажал.
Никто уже не заботился об экономии топлива, тем более я сам, поэтому дирижабль долетел до конечной точки за, рекордные тридцать минут. Даже я понимал, что для подобного гиганта с его моментом инерции и его парусностью, это почти что мгновенно.
Но находиться в брюхе железного летающего кита, который на предельной для себя скорости не плыл по небу, как ему положено, а летел, во всех возможных смыслах этого слова, было отнюдь не приятно. Дирижабль периодически потряхивало, когда налетал особенно сильный порыв ветра, и двигатели каждый раз после этого принимались натужно гудеть, возвращая воздушное судно обратно на курс. Переборки периодически поскрипывали, и гулкое железное нутро разносило эти звуки по всему объему, а многочисленные лампочки на приборной панели, о назначении которых мне приходилось лишь догадываться, то и дело начинали моргать, призывая обратить на себя внимание. И я его, конечно, обращал, но проблема в том, что никто мне не объяснял, что эти лампочки (половина которых была вообще без всяких подписей) означают и мне оставалось лишь надеяться, что ни одна из них не означает включения какой-нибудь системы самоуничтожения. Шутка, конечно, но какая-нибудь из них вполне могла сигнализировать о том, что в газовом танке пробоина и сейчас единственное, что держит дирижабль в воздухе, стремительно покидает его, обрекая судно на падение.
Но минуты сменялись минутами, а дирижабль так и не собирался падать, и вся тревожность оставалась на уровне моргающих лампочек. А мне оставалось лишь смотреть на них и ждать, когда же дирижабль прибудет в конечную точку.
Высота, на которой шел воздушный кит, была приличной — метров сто двадцать, чтобы с гарантией не зацепить ни одно почерневшее здание, что могло бы привести к крушению буквально за минуту. По этой причине я плохо понимал, что находится подо мной и о том, что путешествие окончено, догадался лишь по тому, что двигатели смолкли, а лампочки на приборной панели загорелись ровным ярким светом. Сразу все. Для полной ясности не хватало только, чтобы какой-нибудь механический синтезированный голос сказал что-то вроде «Пункт назначения достигнут. Пожалуйста, покиньте транспортное средство и не забывайте свои вещи в вагонах… В гондоле, в смысле».
Найдя место, где я не задену всякие кнопки и рычажки, я залез прямо на пульт управления и прилип к лобовому стеклу гондолы, пытаясь высмотреть, что подо мной находится, но угол его наклона не давал нужного обзора. Я даже не смог рассмотреть границы круга обрезанных зданий, что обрамлял жилище Дочери Ночи. Оставалось лишь надеяться, что дирижабль доставил меня по адресу, а выяснить это точно можно было лишь одним способом.
Я спустился с пульта и, подчиняясь какому-то порыву, провел по нему рукой, прощаясь не с дирижаблем, но со всем материальным миром, со всем, что от него осталось… Осталось у меня за спиной.
А потом надел маску, развернулся, прошел по замершему в воздухе и словно бы умершему, дирижаблю, до главного люка, открыл его и высунулся наружу, глядя вниз.
Ветер набросился на меня, как голодный волк на раненую косулю, рванул волосы, на которые я не стал надевать капюшон и попытался выдернуть из люка и сбросить вниз,
