- Дайзумнор, - грустно пробормотал он, - Дайзумнор.
Он издал негромкий, печальный, хныкающий звук.
- Элизабета.
- Ваше Святейшество?
- Тебе суждено… суждено идти в темноте. Это долгий путь. Они сожалеют об этом.
- Куда я должна идти?
Он не подал ни единого знака, по которому я могла бы понять, что он меня слышит. Его глаза забегали туда-сюда.
- Они думают, это эхо, только эхо старого, мстительного призрака – но нет. Он здесь. Вот увидишь. Это навсегда. Он все вынес. Он такой же старый, как когда-нибудь сможет быть человеческое существо, такой же старый, как старик на золотом стуле.
Я взглянула на Хоуди. Его взгляд из прорезей маски выдавал беспокойство.
- Я видел твою душу, - шептал Понтифик, снова пуская слюни; его глаза смотрели неожиданно-ясно, - Это не черная душа. Она лучше и светлее. Она сияет. Я видел это. Смотрите! Смотрите – вон там.
Мы с Хоуди повернулись, чтобы посмотреть, куда он показывает – и одновременно почувствовали себя полными идиотами.
- Мы слишком утомили его, - сказал мне Хоуди.
- Нет! – запротестовал Понтифик. – У меня целый список того, что я должен ей сказать. Это очень важно. Очень-очень-хочем-точим. Ооой! Скажите ему. Скажите ему это! Скажите – Дайзумнор прячется за картинами, но это только для отвода глаз.
- Но я не… - начала я.
- Он должен узнать. Скажи ему, о чем трещат Восемь. Скажи ему об этом. Скажи ему – так можно понять, что они внутри. И еще скажи – ойй, это тоже важно!.. Скажи ему, чтобы наплевал на граэлей. Гораздо важнее – кто командует граэлями.
- Оставь его в покое, он устал, - произнес Хоуди.
- И кто командует ими? – спросила я. Внезапно мной овладело чувство, что за его безумием скрывается какая-то страшная истина. Он только что произнес слово, которое я слышала при самых ужасных обстоятельствах, в ночь падения Зоны дня: «граэль». Я попыталась внести хоть какую-то ясность, наугад используя слова, которые слышала в течение последних нескольких часов.
- Ими командует Король? – спросила я. – Или Восемь?
Он замотал головой так, что во все стороны полетели брызги слюны, а его щеки затряслись, как желе.
- Восемь – это Восемь, и кто его знает, чем они питаются. Они только выполняют приказы Короля. А, если Король командует ими – я не знаю, что нам делать.
- Отойди, - сказал Хоуди, оттаскивая меня назад. – Ему сейчас будет плохо.
- Но я только хотела…
- Мы должны начинать испытание, - раздраженно бросил Хоуди. – И хватит приставать.
- Кто он? – обратилась я к Понтифику, когда меня выводили вон, - Кому я должна сказать все это?
Дергаясь на своем троне, больше не глядя на меня, Понтифик издал долгий, шипящий и булькающий звук – словно шипение пара, выходящего из котла под большим давлением. Звук был похож на слово. Что-то вроде:
- Шшип!
Хоуди вывел меня в центр комнаты, который освободили экклезиархи. На своем месте остался только один латунный пюпитр для чтения – он находился прямо перед разбитым старым алтарем, стоявшим дальше, у стены библиотеки. Странно, но это напомнило мне упражнения в стрелковой галерее Зоны Дня.
- Встань здесь, - скомандовал он.
Я встала за пюпитр, спиной к трону Понтифика. Странные решетчатые дверцы и тени за ними теперь были слева от меня. Экклезиархи встали позади меня полукругом. Я не очень понимала, чего от меня ожидают. Я ждала, а они мельтешили вокруг. У некоторых были инфопланшеты, в которых они делали пометки, другие держали измерительные инструменты и пощелкивающие, потрескивающие переносные когитаторы. Я ощутила, что моя паника растет, когда увидела, как младшие служители базилики вошли в медную комнату, неся длинные металлические щиты. Они были высокими и продолговатыми – вроде тех, за которыми прячутся стрелки, или щитов, с которыми городская охрана или Арбитры Магистратум выходят на усмирение волнений. Но эти щиты были сделаны из меди и по тыльной стороне обиты чем-то, что напоминало пуленепробиваемую ткань. Служители подняли щиты и установили на подставках, вмонтированных в металлический пол, расположив их дугой перед экклезиархами – так, чтобы лицевая часть щитов смотрела на меня.
- Зачем это? – спросила я Хоуди. Он не ответил.
Из книг на полках вокруг выбрали несколько трудов – деяния и послания апостолов, и требники-бревиарии, металлические, похожие на птичьи клетки, дверцы отперли, чтобы их можно было достать. Хоуди по очереди размещал книги на пюпитре передо мной, показывал на тот или иной отрывок и приказывал читать.
Я делала то, что мне говорили.
За моей спиной, позади щитов, бормотали и совещались экклезиархи в своих смешных конических шляпах – они делали пометки в информационных планшетах и производили измерения с помощью приборов. Я слышала, как они переговариваются, называя температуру окружающей среды, давление воздуха и прочие – в основном метеорологические – условия. За их спинами Понтифик Урба, сидя на своем троне, хныкал и лепетал, словно неугомонное дитя, нервно шлепая руками по подлокотникам.
Справа от меня тени замерли в засаде, скрываясь за решетчатыми деревянными дверями.
Я прочитывала несколько строк каждого текста; Хоуди останавливал меня, откладывал бревиарий в сторону и заменял его новым. Примерно через двенадцать минут этого занятия, он – похоже, весьма довольный, приказал служителям снова поставить книги на полки и закрыть дверцы. После этого исповедник отошел и начал совещаться с экклезиархами позади щитов.
По большей части, я не совсем поняла тексты, которые читала. Мне были знакомы некоторые фрагменты литургии, один раз попались слова известного церковного гимна. Остальные выглядели просто неясными богословскими пассажами. Два отрывка вообще были на каком-то незнакомом мне языке – я просто воспроизвела их фонетику.
Вернулся исповедник Хоуди. Рукой он взял меня за подбородок и поднял мою голову, чтобы посмотреть в глаза. Потом он оттянул мою челюсть вниз и заглянул в мой открытый рот.
Потом он отпустил меня.
- Это все? – спросила я.
- Что-то не так: - не понял он.
- Ну, когда вы тянете мое лицо туда-сюда, это не очень-то приятно, - заметила я.
- Головные боли? Ощущение беспокойства? Расстройство желудка? Боль в суставах? Женские «приливы»? Общее напряжение?
- Напряжение? – без особенного выражения поинтересовалась я. – С какой это стати, во имя Терры, я должна чувствовать напряжение?
- Она слишком своенравна, - заметила одна из теней за решетчатыми дверями. Голос был низким и безжизненным, как сжигающий все засушливый ветер – но мне уже надоело бояться.
- Меня ничуть не интересует ваше мнение, - сообщила я, - глядя прямо на решетчатые дверные панели. – Вы прячетесь в тенях. Так что, вряд ли что-то в вас заслуживает доверия.
