прямо, посильней меня, некоторые — так в разы, и до их уровня мне не дорасти. Да там старик-художник есть, который забыл о рисовании больше, чем я когда-либо знала, и его картины тоже идут по триста. Просто я пробивная и «модная», а они — нет. Печально осознавать, что быть талантливейшим мастером кисти недостаточно, чтобы стать успешным…
Я криво усмехнулся:
— Очень часто в искусстве применяются приемчики, не имеющие отношения к искусству как таковому, и часто важнее не то, как вы рисуете, а то, какая у вас задница.
— Простите?! — не поняла она.
— Есть на свете «винтовочная художница». Девица, которая «рисует» так называемую «картину» при помощи винтовки с оптическим прицелом. Едет на машине в поле, устанавливает стол, на стол кладет лист плотного картона, перед листом ставит в ряд несколько ампул с красками. Затем стреляет из винтовки с капота машины так, чтобы пуля прошла сквозь все ампулы, распылив и их, и краску. Получается такой себе лист с разноцветным градиентом, и у нее эти «картины» вполне охотно покупают.
— Это какой-то крайний декаданс, чтобы не сказать деградантство, — удивилась Гордана. — Страшно подумать, что за люди такое ценят…
— Картина, конечно же, не имеет ценности, потому что создать такое при наличии винтовки может абсолютно любой. Но дело не в картине, — ухмыльнулся я, — а в процессе создания, снятом на камеру. Вот глядите, положим, этот стол — капот машины. Вот тут установлена камера. «Художница» становится вот тут, наклоняется вот так, ложась животом на капот и стреляя из упора лежа… При этом ее задница занимает добрую треть кадра. Круглая такая задница, в очень узких, обтягивающих штанишках. И каждая такая картина отныне ассоциируется у зрителя с этой упругой, рельефной задницей[1]. Кстати, по этой же причине классные тачки рекламируют полуголые красотки с большими бюстами.
— М-да… — протянула Гордана.
— Не поймите меня превратно, но по этой же причине старик-художник продает картины по триста, а вы по две тысячи. Ведь вы ничуть не уступаете той девице с винтовкой по привлекательности, и ваша картина ассоциируется у покупателя с красивой девушкой. Будь вы стариком-художником — вы бы тоже продавали картины по двести-триста, но ваш пол и внешние данные помогают вам продавать картины дороже точно так же, как девице с винтовкой — ее «произведения». Разница лишь в том, что вы создаете произведения искусства, а ваша привлекательность вам помогает их продавать. А «снайперша» цинично эксплуатирует привлекательность собственной задницы, создавая просто объекты, выдаваемые за искусство, но которые суть лишь «ассоциативные якоря».
— М-да, — снова повторила Гордана. — Вы умеете… понижать людям самооценку.
— Простите, чем я вам ее понизил?
— Тем, что я теперь начала задумываться, а точно ли я так хорошо пишу картины, как думала раньше…
Упс, пытался блеснуть эрудицией, но перегнул палку, надо исправлять.
— Тонкий нюанс, Гордана… Я вел речь о стоимости картин, а не об их художественных достоинствах. Они не всегда связаны прямо, как вы можете заметить на примере того же старика-художника. Видал я картины, стоящие больше, чем летчик зарабатывает за всю жизнь, но которые я бы побрезговал повесить на стену у себя дома. Опять же, вы сами признали, что рисуете не как те художники — но вы пробивная, вы можете устроить себе выставку, как-то продвинуться. Что повышает цену ваших картин при неизменности самой картины как законченного произведения. А что до собственно художественной ценности — об этом речь вообще не шла, ведь я никогда не видел ваших картин.
— А хотите посмотреть? — лукаво прищурилась она.
— Конечно, — кивнул я, — как раз вчера я посетил картинную галерею, есть с чем сравнить.
— Хм… А кто там выставлялся?
— Понятия не имею, я даже не читал подписи к картинам. Для меня искусство — это искусство, в нем на первом месте само произведение. Но вообще, видимо, никто конкретно, потому что уж очень разные были картины представлены.
— Ну, тогда можем заглянуть ко мне в студию. У меня сейчас порядка сорока картин.
Итак, я уже приглашен в гости. Удастся ли мне довести дело до постели — вопрос интересный, но проверять не буду, пока не получу более четкий сигнал, тем более, что мы пока еще на «вы». Гордана, вообще говоря, очень даже ничего, но мне в ней нужнее выход на того арт-дилера, которому она помогает дорабатывать картины.
* * *
Я побывал в гостях у Горданы и убедился, что рисует она хорошо, отсыпал ей немного комплиментов и в итоге мы перешли на «ты» — уже прогресс.
Вечером я связался с Айсманном и через него узнал, что счет в отеле мне открыт на месяц, это значит, времени у меня еще полно. Отлично.
А на следующий день Гордана предложила мне сходить вместе с нею на вечеринку.
— По какому поводу и что за вечеринка? — спросил я.
— Да без особого повода — просто порой в одном месте собирается куча народа, имеющего отношение к искусствам. Часто на таких вечеринках решаются разные дела, находятся соавторы, рождаются идеи, многие представляют на суд компании свои работы — ну и, конечно, всякие увеселения. Интеллектуальные игры, легкая выпивка, танцы…
— Но я и там буду белой вороной, я же к искусству вообще никаким боком отношения не имею.
Гордана неуверенно пожала плечами:
— Ну почему же. Ты любитель и ценитель, а к тому же еще и понимаешь кое-какие вещи насчет искусства, которых, признаться, я сама не понимала. И вообще, там часто появляются ценители, меценаты и прочие деятели.
— Мне кажется или ты темнишь?
Ее лицо приняло виноватое выражение:
— Вы, летчики, все такие проницательные или напротив, не понимаете намеков? Ну я не то чтоб темню, просто не сказала прямым текстом, что мне будет приятно появиться там в компании интересного человека.
Мне кажется или она продолжает темнить? Впрочем, чего это я? Я хотел выйти на местную богему? Вот он, искомый выход. И да, я точно ей нравлюсь, так что мой вопрос действительно немножко туповат.
— Хм… Ну если так — тогда ладно. Какой там дресс-код? Смокинг?
— Свободный.
* * *
Вечеринка происходила в не очень большом, но солидном особняке. Неплохое место для сбора местной богемы, да.
Мы вошли в парадную дверь, миновали вестибюль и оказались в довольно большой гостиной, где уже расположилось добрых четыре десятка человек.
Гордану тут сразу же узнали: явно не последний человек в тусовке. Последовали обмены приветствиями, причем на двух языках, как хорватском, так и немецком.
— Это Зигфрид, — представила меня Гордана.
Я поднял руку в приветственном жесте:
— Приветствую,
