– Так что же это за люди? – снова задал вопрос Стас, лишаясь терпения и не услышав, по существу, ничего нового. – Что хотят?
– Не знаю, – ответил охотник, ковыряя в зубах длинным ногтем, замер на пару секунд, смачно причмокнул, глотая остатки тюремного харча, застрявшие, видимо еще со вчерашнего дня, и расплылся в своей неизменно гадкой ухмылке. – Может, мирового господства?
– А старшие, они как нарисовались? Не сами же народились от радиации?
– О! – Коллекционер поднял указательный палец, предварительно его облизав. – Вот эта тема куда как интереснее. – Он отложил миску в сторону и с видом маститого специалиста приступил к изложению собственной теории: – Видишь ли, мутации, как ни прискорбно, редко идут организму на пользу. Мне, например, повезло. Радиационный фон, которого мама с папой – горите, суки, в аду – нахватались, не только меня не обговнял, но даже слегка улучшил. Мои мутации полезны и… Как это? Блядь! Забыл слово хорошее. А! Фун-кци-о-наль-ны. Помогают они мне по жизни с людьми общаться. – Коллекционер гаденько хихикнул и, высунув язык, резанул пальцем по горлу. – Н-да. Но большинству облучение сильно боком вышло. Кому левым, кому правым, да и в других вариациях. Наплодилось, короче, выродков на все лады. Я каких только не встречал, и с двумя головами, и с ногами сросшимися, и с рукой на шее, и с елдой на затылке. Многие из горемык, природой обиженных, подыхают еще в младенчестве, зачастую неестественной смертью, другие подольше лямку тянут, а третьи так и вообще завидно жизнь свою умудряются обустраивать, особенно если мозг не покороблен. Но я не о том сейчас. Понятно, что пользы от мутаций таких де-струк-тив-ных нету совсем. Другое дело – мутации функциональные. Но и у них есть недостаток. Они тоже, как и все, развиваются случайным образом. Так вот прикинь, как бы заебато все могло сложиться, если бы появилась возможность мутациями управлять. Вредные отсекать, полезные развивать, а может быть, даже и провоцировать само их возникновение.
– Так ты думаешь?..
– Угу. – Коллекционер медленно, вкрадчиво кивнул. – Кто-то очень башковитый и имеющий доступ к нужной технике сумел приручить мутацию. Это же очевидно. Сам подумай. Не может за нехуй делать появиться на свет мутант типа старшего. Но даже если у пизданутой матушки-природы мозги по случайности на место встанут и она родит нечто такое, то удастся ли ей это повторить? Нет! Я за свою жизнь двух одинаковых мутантов не встречал. Похожих – да, но не одинаковых. – Охотник покачал пальцем у носа. – Даже волколаки один от другого отличаются. Это только кажется, будто они одинаковые все, особенно тем, кто их видел-то всего пару штук. А ты знаешь, что на севере волколаком называют любую псину заметно крупнее обычной? И даже наши разные. Они не все черные и слепые. Есть и зрячие, и бурые, и мелкие. Они еще как вид не сформировались, зарождаются только. Жизнеспособные выживут и продолжат род, нежизнеспособные сдохнут без следа. Так виды формируются. Но для этого сотни лет нужны, если не тысячи. А старшие эти – ты же видел – как с конвейера все. По единым меркам лепленные. И их ведь не один, не два и даже, наверное, не десяток. Кто-то, мой нормальный друг, выращивает армию. Да-да, – уверенно подтвердил Коллекционер, заметив оттенок недоверия на лице собеседника. – Армию с ударным кулаком из сверхлюдей – Старших братьев. И, похоже, ее передовые отряды уже в деле. Грядут большие перемены, большие…
По коридору, нарастая, снова прокатилось гулкое бетонное эхо шагов, и в двери с зубодробительным скрежетом открылось нижнее оконце.
– Нажрались, свиньи? – заботливо поинтересовался кто-то с той стороны, но ответа дожидаться не стал, да и разрешения говорить не было. – Сдавай посуду!
Узники послушно сложили нехитрый стальной сервиз, и Стас выпихнул его наружу.
– Теперь спать! Услышу пиздеж после отбоя – почки высушу!
Оконце закрылось, и шаги удалились под аккомпанемент гремящей посуды.
– Как спать-то будем? – спросил Стас, рефлекторно пробежавшись еще раз глазами по камере и, разумеется, не обнаружив в этом каменном мешке ничего, кроме уже виденной ржавой койки и благоухающей параши – все в единственном экземпляре.
– Сразу хочу предупредить, – ответил Коллекционер, уже устроившись горизонтально. – Я не люблю, когда мне кладут голову на грудь, не терплю, когда сопят в ухо, и категорически не переношу слюнявых поцелуев перед сном, так что ты будешь спать на полу.
– Ну ни хуя себе! – возмутился Стас. – С чего это вдруг?
– Ладно, ладно, тише, не заводись, – прошептал Коллекционер. – В следующий раз поменяемся, но сегодня я не готов. Пол холодный, а у меня плечо что-то побаливает. Тебя, кстати, когда вздернуть-то должны?
Стас, пытаясь не вымазаться о какое-нибудь дерьмо, уселся на бетон и прислонился к стене.
– Послезавтра обещали.
– У-у. И за что же так поспешно?
– Гвардейца убил.
– Неслабо. Как умудрился?
– А тебе не все ли равно?
– Когда жить остается шесть дней, все события, настоящие или прошедшие – неважно, приобретают, как ни странно, совершенно иную значимость, на несколько порядков выше, чем обычно. У тебя нет такого ощущения?
– Пожалуй.
Коллекционер сунул левую руку под голову, задумчиво вздохнул и направил свои желтые глаза вверх, глядя куда-то сквозь влажный, покрытый бурым грибком потолок.
– Раньше мое общение с тобой продлилось бы недолго и закончилось бы отрезанием пальцев, а теперь, видишь, беседую, душу, можно сказать, изливаю.
– Я тронут, – устало бросил Стас, делая очередную безуспешную попытку удобно примостить задницу на бугристом полу.
– Все же странная штука – жизнь. Начинаешь ценить ее только тогда, когда лимит становится известен. Представляю, как тебе должно быть сейчас тошно, ведь один день всего остался. Да… С кем же я трепаться-то буду?
– Удивляюсь, как такого отморозка на месте не пристрелили.
– Так ведь Воздвижение двадцать седьмого. Праздник, – невозмутимо ответил Коллекционер, по-прежнему мечтательно разглядывая небо, скрытое за железобетонными плитами. – Фигура я видная, вот и приберегли, наверное, для показательной праздничной казни. Надеюсь, что обойдется без библейских инсценировок. Ты как считаешь?
– Я считаю, что тематика праздника просто-таки обязывает присобачить тебя к кресту.
– Что я слышу? Нотки обиды в твоем голосе? Никак зависть взыграла? Не расстраивайся. Просто не дорос ты еще до праздничных экзекуций, греховный уровень не тот. Так что придется довольствоваться будничным повешением при небольшом стечении зевак, которым по большому счету вообще насрать, кто ты есть и за что тебя вздернут. – Коллекционер перевернулся на бок, подпер рукой голову и издевательски улыбнулся. – Да, Стас, выведут тебя рано утречком из камеры, посадят в тарантас, отвезут на приокскую площадь, взойдешь по ступенькам эшафота, накинет тебе палач на шею веревку намыленную, попа приведут, будет он херню свою божественную читать, крестом осеняя тебя, грешного. А на небе солнышко восходит, свежо, прохладно, воздух прозрачный-прозрачный, запах листвы прелой доносится, птаха какая-нибудь под карнизом защебечет, и так вдруг захочется жить, аж до ломоты зубной, прямо в костях что-то зашевелится от жажды этой. И вот когда тяга к жизни достигнет своего пика, тогда палач опустит рычаг, створки под ногами распахнутся, и хруст позвонков возвестит миру о бесславном конце жизненного пути Стаса. Кстати, хочу дать совет – не напрягай шею и не забудь нужду утром справить. Если будешь пыжиться, то позвонки могут и не треснуть. Тогда участь твоя незавидна. Веревка стягивает шею, дышать нечем, язык вываливается изо рта, артерии пережаты, крови к мозгу поступает все меньше, ты перестаешь себя контролировать, глаза закатываются, тело начинает биться в конвульсиях, кишечник и мочевой пузырь самопроизвольно опорожняются. Бывает, что палач в таких случаях может помочь – дернет вниз как следует, шея-то и сломается. Только вот, если ты обгадишься, вряд ли кто об тебя мараться захочет. Так и будешь дергаться, словно крыса придавленная, пока от удушья не подохнешь. Да, такие дела. А еще знаешь как бывает…
