На губах Хо появилась легкая усмешка.
— В непроглядной тьме даже самый слабый свет освещает дорогу.
Он замолчал. Молчал и я, погрузившись в созерцание белоснежных контуров северной столицы Гивеи, все отчетливее вырисовывавшихся в лучах восходящего солнца. К ней лежал сейчас наш долгий путь. Там я надеялся найти успокоения своей мечущейся душе, переполненной гневом. Мысль покарать Ена Шао за его предательство и вероломство не покидала меня с момента моего «второго рождения», когда заботливые руки и умения Хо вернули меня из-за черты безвременья. Нет, я вовсе не хотел его смерти только лишь ради мести. Это поставило бы меня в один ряд с такими людьми, как он сам. Я жаждал справедливого суда над Еном Шао, хотя в глубине души и понимал, что подобный суд вряд ли возможен здесь и сейчас. Ведь если люди, поставленные революцией защищать ее интересы, оказываются предателями и бандитами, то чего можно было ожидать от ее вождей, приведших свой народ к краю этой пропасти?
И, тем не менее, в моих руках была запись всего происходившего на вилле Наоки в тот роковой для нас с Юли день, сделанная Хо остававшимся на свободе. Эта запись была неопровержимым доказательством измены Ена Шао своему долгу и его тесной связи с преступным миром Гивеи. Я все же надеялся, что, попав в руки высокого начальства ОЗАР, запись эта положит конец дальнейшей карьере Ена Шао, ведь изменников и предателей не жаловали во все времена и у всех народов. Конечно же, моя затея была сопряжена с большим риском, но рядом со мной был верный товарищ, готовый в минуту опасности прийти мне на выручку, а в сердце моем пылала неугасающая любовь к Юли, которая придавала мне сил и уверенности.
Я взглянул на Хо.
— Пора! — кивнул он.
Мы посадили гравиплан в сорока километрах от столицы, прямо в раскаленной степи, где ветер гнал тучи пыли и волны иссушающего жара. Переодевшись в форму офицера-конвойного, оставшуюся еще со времени нашего нападения на лагерь заключенных, я помог Хо выкатить из грузового отсека магнитор, и закрыл за собой люк.
Наш план был прост и уже однажды испытан на деле. Хо будет исполнять роль арестованного заговорщика, а я буду изображать из себя конвоира, которому приказано доставить бунтовщика в Главное Управление ОЗАР столицы. Единственно что беспокоило меня — удастся ли нам беспрепятственно миновать многочисленные посты охраны на подступах к городу и уйти от патрулей, не вызвав подозрения. Но, пройдя первый кордон, я понял, что моя тревога была неоправданной. У заградительной баррикады, сооруженной из груды металлических балок и битого камня, грозно высилась стальная громада боевой машины, молчаливо и тупо уставив перед собой раструбы нескольких излучателей. Она преграждала дорогу множеству повозок и машин, на которых приехали в столицу в поисках лучшей жизни сотни людей со всех концов планеты. Подобное можно было встретить почти на всех дорогах, ведших в Шаолинсеу.
Ни чему не удивляясь, я смело и решительно подъехал прямо к узкому проходу в баррикаде, где несколько солдат в странной синей форме томились от жары на гусеницах танка.
— Сержант! Мне необходимо срочно проехать в столицу! — вылезая из машины, окликнул я старшего из них, козыряя ему на ходу, и небрежно показывая свое старое удостоверение.
— Для проезда в столицу нужно особое разрешение… — взглянув в мои документы, неуверенно возразил сержант, и покосился на мои офицерские нашивки.
— Какого черта? — огрызнулся я, заглядывая в его прищуренные глаза. — По-вашему, я ехал сюда сотню миль, чтобы услышать, что мне нужна какая-то бумажка?!
Сержант безразлично и устало пожал плечами.
— Вы хотя бы понимаете, насколько важно доставить этого человека в Главное Управление ОЗАР? — кивнул я в сторону магнитора, где понуро сидел Хо.
Сержант недоверчиво посмотрел через мое плечо в указанном направлении. Робко произнес:
— Но лейтенант, у меня приказ…
— А вы, наверное, думаете, что я притащился сюда по своей воле? У меня тоже есть приказ защищать революцию от ее врагов и изменников!
— Конечно… — промямлил сержант, виновато опуская голову под моим пристальным взглядом.
— Ладно, — примирительно сказал я. — Свяжитесь со своим начальством и сообщите обо мне. Я не хочу, чтобы вам влетело из-за меня.
Сержант растерянно оглянулся назад, и снова попытался вытянуться по стойке «смирно».
— Виноват! Связаться нельзя. Нет связи со штабом… уже третий день.
— Замечательно! И что же теперь прикажите делать мне? Торчать здесь неизвестно сколько, пока не восстановят связь? Где находится ваш штаб?
— В пяти кварталах отсюда, к югу, — охотно ответил сержант, явно обрадованный возможностью избавиться от меня. — Нужно ехать в этом направлении…
Он указал дорогу, облизывая пересохшие губы. Крупные капли пота катились по его лбу, разъедая глаза, но он не решался отереть лицо.
— Хорошо. Я сам поеду в штаб и получу это ваше разрешение! — решительно заявил я. Внимательно наблюдая за его реакцией. Но он, судя по всему, не возражал.
Вернувшись к магнитору. Я быстро сел за управление и резко взяв с места, промчался под услужливо поднятый шлагбаум. На экране заднего обзора было видно, как сержант из охраны облегченно отирает рукавом вспотевшее лицо, провожая меня долгим взглядом. Сделав для видимости небольшой крюк в указанном направлении и миновав несколько полуразрушенных кварталов, я, наконец, выехал на пустынный проспект Цы-Син, выходивший прямиком к центру города. Позади остались мрачные развалины приземистых одноэтажных домиков на узких улочках, заваленных битым камнем, искореженным железом и всевозможным мусором. Здесь же, на проспекте, чудом, уцелевшие дома, сложенные из ноздреватого белого камня, одиноко возвышались вдоль дороги, кое-где обнесенные изгородями из корявых колючих кустов. Черные свечи обугленных деревьев, когда-то стоявших в тенистых аллеях, вздымали в пышущее жаром небо сотни кривых ветвей, словно прося о помощи. Неослабевающий ветер гнал вдоль улиц сорванные с домов лозунги. Голубые ленты их застревали в ветвях мертвых деревьев и змеились в конвульсивных судорогах на ветру. Нигде не было видно ни одной живой души.
Я посмотрел на Хо. Он сидел молча, печально взирая на арочные окна домов, черневшие непроглядной темнотой. Когда-то за этими окнами цвела жизнь, слышались голоса и смех детей, было чье-то счастье и печаль… Сейчас же они были безжизненно пусты. Седые брови Хо с каждой минутой хмурились все больше.
— Печальное зрелище, — наконец, тихо произнес он. — Когда-то этот город был красивейшим на планете. Здесь прошла моя молодость… И что я вижу теперь? — Он недоуменно посмотрел на меня.
