и ботинок не было вообще.
— Мы сами, — через внешний динамик ответил ему Калмыков, но было поздно. Василий уже кинул парню верёвку: привязывай, раз ты такой проворный.
— Зря ты ему дал, — бубнит Денис, — теперь он денег просить будет.
И тот схватил её, подтянул лодку поближе и стал привязывать хитрым узлом, а сам смотрел, что там есть в приплывшей лодке, и болтал при этом:
— Здравы будьте, господа казаки, а не нужно ли вам вещи из лодки до комнат вынести?
— Нет, не нужно, — говорит Аким, выставляя на мостки две пустые канистры и вылезая из лодки. — Сходи со мной лучше за маслом. Канистры бери, — он оборачивается к Ряжкину. — Вась, Денис, вы помыться хотели, поесть — идите. Только недолго, я тут вас жду. Ехать нужно.
Парень тут же схватил канистры и пошёл за Саблиным. А Аким у него и спрашивает, поглядев на потрескавшиеся, грязные и страшные ступни ног:
— А что же ты без ботинок?
— Нет их у меня, украли, когда пьяный был, — беззаботно отвечает парень. — Ну так то ничего. Скоро Увар будет собирать ватагу, он мне купит, я с ним на Камень пойду за добром.
— Значит, у вас тут воруют? — уточняет Саблин.
— А как же… — босоногий, кажется, смеётся. — Место-то воровское, — Ии тут же говорит прапорщику. — А ты, казак, лучше мне денег дай, я тебе масла дешевле куплю.
— Нет.
— Ну и ладно, — не расстроился босоногий. — Слышь, казак, а как записаться в пластуны?
— Так нет ничего проще, — отвечает Саблин. — Езжай до любой казацкой станицы, записывайся в полк и иди в призыв, послужишь полгодика, покажешь себя, и общество решит, брать тебя к себе или не брать. Если поймут, что ты хороший воин, так сразу зачислят в реестр, а не поймут, так ещё в один призыв пойдёшь. А если запишут в полк, сразу надел земли получишь, подъёмных какую копейку, на лодку да на снасти.
— А броню сразу дадут? — интересуется паренёк.
— Первым делом, как в призыв начнёшь собираться, так тебе вахмистр из оружейки и выдаст, — и тут Аким усмехается: — Только ты не думай, что броню тебе спереть удастся.
— Думаешь, не получится? — честно интересуется парень.
На это Аким ничего ему не говорит, лишь ухмыляется; удальцы типа этого мальчишки тоже думали, что броню можно украсть. Пытались, Саблин о том слыхал. Он идёт дальше, перехватив дробовик поудобнее. Они наконец зашли в кривой сарайчик с надписью, а там противный, грубый такой дедок заправляет. Борода тощая, три волоска, седая, глаза раскосые и злые.
Кажется, Саблин ему сразу не приглянулся, и дед попросил с него денег почти в полтора раза больше, чем Аким отдал бы за топливо в той же Ягельной.
— Нескромно просишь, — заметил ему Аким, но так — беззлобно.
— Не нравится, — зло запыхтел дед, — езжай на юг, там, в станицах, у дружков своих казаков купишь себе дешевле.
— Казак, — шептал Акиму парень, — ты лучше заплати, больше у нас тут никто маслом не торгует.
Аким подумал пару секунд и его послушал, выложил требуемые деньги. А когда босоногий взял канистры и они вышли на улицу, Саблин у него и спросил:
— А чего это дед — казаков, что ли, не жалует?
— Не жалует, эт точно… Он же из ульминских татар, что из Когалыма; он говорил, что в молодости был богат, и его род был богат, а вы у них отбили угодья саранчёвые. А ещё сынка у него убили недавно. В прошлом годе, как раз в осенние дожди.
— Что-то ты, братец, брешешь, — отвечает ему Саблин. — Как могли болотные казаки отбить у когалымских татар барханы с саранчой. Где болота и где Когалым?
— Ну, может, не вы, может, это степные у него отбили угодья, — тут же находит, что сказать, парень, — видно, для него, что вы, что степные — всё одно. Да и было то лет сто назад, кто же теперь, кроме него, про то вспомнит?
Они вернулись к лодке, Саблин в неё спустился и, принимая канистры от босоногого, спросил:
— А кто же сына у него убил?
— А вот это точно ваши, болотные, — заверил его парень. — Тут в прошлом годе большой рейд наши устроили, за раз пять контролеров на Камне разобрали, ну и, когда уходили, стали через Обь переправляться как раз напротив станицы Обнинской… А за ними шли переделанные… Много их шло…
— То в сентябре было? — вспомнил Аким. Событие было громким. Тогда по всем болотным станицам прошёл слух, что большой отряд переделанных напал на станицу Обнинскую. Атаман Болотной даже начал было собирать охотников братам в помощь, но всё улеглось.
— Точно, в сентябре, — подтверждает босоногий. — Тогда из Салехарда к обнинским пришли военные, только тогда все переделанные отошли. А обнинские казаки с тех пор воспрещают мимо их станицы нашим ходить. А кто идёт вдоль их берега, тех беспощадно топят. Вот и Джамбулатку его так потопили, вот он и злобствует на казаков.
— Ясно, — говорит Аким и ждёт, а паренёк не уходит. — Ты никак денег хочешь?
— Да уж за труды… — говорит босоногий и протягивает руку.
— И сколько же тебе дать за труды? — Саблин лезет в внутренний карман пыльника.
— Да хоть пятачок!
— Хоть? — прапорщик замер от такого пожелания. — Это что же… Пять копеек за пятнадцать минут? Это двадцать копеек за час? — он, командир взвода, даже в зоне боевого соприкосновения с противником такого жалования не получал. — А не жирно?
— Эх, казаки, болотные, — качает босоногий головой с сожалением, но протянутую руку не убирает. — Прижимистый вы народ. Ну, дай хоть
