Разлепив глаза я воочию убедился, что преисподняя значительно отличается от моих давешних о ней представлений. Здесь не было ни жара, ни огня, один только легкий, мелкий как пыль пепел. Он медленно падал вокруг меня, он тонкой серой шерсткой укрывал все вокруг, балки, искореженные лаги из уголка, рваные листы металлочерепицы, мой валявшийся неподалеку АКМС.
Автомат! Я обрадовался как маленький ребенок, который отыскал свою любимую игрушку, куда-то запропастившуюся пару дней назад. И это не только потому, что игрушка и впрямь была любимая. Обнаружить ее означало, что произошла ошибочка. Я не где-то там за тридевять земель в царстве страшного Кощея, я в своей любимой, хорошо знакомой игровой комнате.
Игра началась тут же. И этот тур обещал быть гораздо завлекательней всех предыдущих. Разом заговорили сразу несколько стволов, грохнул взрыв гранаты. Стало понятным, что уже никто не пытается сохранить в тайне наше здесь пребывание. Началась драка на уничтожение, как говорится, стенка на стенку.
На мне все еще были грязные, залитые темной уже застывающей кровью перчатки. Я содрал их и отшвырнул подальше. Все, теперь можно заняться настоящей мужской работой. Рванувшись, я попытался схватить оружие и одновременно подняться на ноги. Как выяснилось, это было ошибкой. Слишком резкое движение, слишком нестабильная опора. Лист железа, та самая собачья подстилка, на которой я свернулся, спасаясь от неведомого катаклизма, оборвался, и я полетел вниз. Хвала всевышнему, падать пришлось недалеко, метр от силы, а может даже и меньше. Я плюхнулся на землю, а сверху свалился Калаш. Ну, хоть в этом повезло!
Странного белесого пепла внизу было гораздо больше. Потревоженный моим падением, он заклубился вокруг, словно снежный вихрь. Однако любоваться танцем серых снежинок у меня не было времени. Автоматная пальба становилась все более ожесточенной, к хору имени Калашникова подключались все новые и новые голоса. Один я, будто какая-то полумертвая от перепуга баба, лежал в придорожной канаве, прятал лицо, что бы не видеть всего ужаса вскипающего неподалеку боя. Тьфу ты черт, противно. Невыносимо даже представить себе такое дерьмо. Я сейчас! Я мигом! Держитесь, мужики, я уже иду!
Пыхтя как паровоз, обдирая пальцы об острые края железа, я стал выкарабкиваться на волю. Во, как меня угораздило, куда забросило! Словно божья кара, высшая справедливость. Почувствуй, мол, как здесь было лежать бедолашной животинке. Мысль о кентавре ненадолго задержалась в моей голове. Куда он подевался, и что вообще произошло? Любопытные вопросы, но ответы на них искать некогда. Потом… все потом. А сейчас главное выжить, главное уцелеть нам всем.
Я в спешке продирался сквозь прутья железной клетки, в которую угадил. Чаще всего везло. Сдвинув одну трубу, отжав один уголок, я принимался за следующий. Но иногда какой-нибудь обломок железа соскальзывал и рушился прямо на меня. Было больно, и хотя ржавому металлу так и не удалось пробить легкий итальянский бронежилет, но синяков на моем теле явно добавилось. Но вот только на боль я не обращал внимания. Вздрагивал, стонал, а затем, сцепив зубы, все карабкался и карабкался вверх. Я думал только о бое, боялся, что именно моего ствола не хватит для победы, для того, чтобы опрокинуть, обратить в бегство этих гнусных тварей.
И вдруг, когда я почти выбрался, когда до желанной свободы оставался всего лишь один шаг, я понял, что снаружи что-то изменилось. Показалось, что стрельба стала тише. Я замер, а затем затряс головой, пытаясь вытряхнуть из ушей невидимые ватные пробки — последствия недавнего оглушения. Помогло. Я стал более ясно и отчетливо слышать это.
Оружие по-прежнему молотило не переставая, но только вот звуки выстрелов теперь смещались, двигались куда-то влево, что было весьма и весьма неприятно, и прежде всего для меня. Уходят! Наши отступают! Дьявольщина, а как же я?!
Мое оцепенение вмиг испарилось. Я завертелся как угорь на раскаленной сковородке. Рванулся вверх и одним неистовым ударом высадил лист металлочерепицы, который стоял между мной и небом. Небо! Я увидел низкие серые облака, которые висели буквально над самой головой. Ничего, пойдет и такое. Сейчас я рад, несказанно рад и этому. Я кинулся на волю. Воля! Мне так ее не хватало все эти бесконечные минуты заточения.
Порыв зловонного влажного ветра ударил в лицо. Он жестко и немилосердно напомнил о том, что воля, к которой я так стремился, это далеко не светлая и радостная мечта, и уж совсем не синоним слова «жизнь». Воля это лишь пространство, на котором эта самая жизнь вполне возможна, если ты, конечно, приложишь к этому все свои гребанные силы. И здесь особо важно знать тот самый, единственно верный вектор, в котором следует их применить.
Мой первый взгляд был обращен, конечно же, на звук выстрелов. Где Леший? Где враг? И где, черт побери, я? Какое поле занимаю на этой дьявольской шахматной доске? От увиденного сердце гулко екнуло. Группа Загребельного отступила уже метров на пятьдесят. Они двигались поперек улицы в направлении руин. Пересчитать бойцов у меня, естественно, не было времени, но вот что сразу бросилось в глаза, так это двое раненных, которых Красногорцы тащили на себе. Разведчики продолжали отстреливаться, и самое неприятное, что пули летели как раз в мою сторону.
Леший заметил меня почти сразу же. Я видел как он замер, остановился как вкопанный. Вскинул руку, хотел махнуть, но ладонь бессильно повисла, так и не взлетев выше уровня плеча. Потом Андрюха что-то отрывисто скомандовал, и стоящий рядом снайпер поднял свой бесшумный смертоносный «Винторез».
Враг рядом, враг буквально у меня за спиной. Я понял это, но почему-то не мог даже пошевелиться. Меня словно пригвоздил взгляд Загребельного. Долгий, неотрывный, переполненный болью взгляд. Леший как бы глядел на меня в последний раз, как бы прощался.
Два последующих события произошли практически одновременно, возможно их разделяли лишь десятые доли секунды. Выстрел и удар. Нет, все же первым был удар. Он снес меня с ног, как мчащийся на полной скорости автомобиль сносит травинку, рискнувшую вырасти в трещине асфальта. Именно в миг падения я и увидел пулю. Ей богу увидел! Она пронеслась прямо надо мной, черкнув по волосам. Девятимиллиметровый кусок свинца с отчетливым шлепком плюхнулся во что-то мягкое позади. Обидно. Хорошая была пуля. Моя. Она бы так славно вошла мне прямо промеж глаз.
Все произошедшее потом я помнил смутно, словно в каком-то тумане. Грохот взрыва, рев кентавров, казавшаяся бесконечной череда ударов и падений. Меня куда-то волокли, я за что-то цеплялся, трещала и рвалась одежда, текла кровь, боль то и дело заставляла тело вздрагивать и съеживаться. Так продолжалось долго, можно сказать бесконечно. Долгожданное спасение пришло лишь вместе с сильным ударом по голове, от которого я провалился в черное ничто.
