— Ну, — сказал Конопушка, — зато здесь есть что выбрать.
Он заботливо отложил меч и подошёл к полкам, которые занимали всю стену напротив окон. Багряный свет закатного солнца смешивался с песочно-жёлтым сиянием, что излучали грушевидные шары под самым потолком; блики ложились на выпуклые бока реторт, бутылей, колб и на камни самых разных форм и расцветок. Реторты были в основном пустыми, только в нескольких, в едком, похожем на мочу растворе висели скрюченные твари. Пожалуй, учитель бы мог заинтересоваться ими, но вряд ли он заплатит больше пары-другой монет, а скорее — отвесит пару-другую подзатыльников за то, что ушли из библиотеки не спросясь.
К тому же стеклянные бутылки слишком хрупкая вещь, лучше выбрать что-нибудь покрепче и поценней.
А выбирать было из чего — у стен, на столах и в шкафах чего только ни лежало: зеркала, в которых что-то непрестанно сверкало и двигалось, пучки трав, подозрительно свежих, ещё с капельками росы, по одному даже полз какой-то пёстрый жук; были здесь и диковинные инструменты, о назначении которых Ярри в жизни бы не догадался, — с разновсякими зубчиками, бородками, зажимами, отверстиями…
Больше всего его поразили два чучела, висевшие под самым потолком: телёнок горбача и взрослый шулданай покачивались на тонких алых тросиках в дальнем углу комнаты, казались живыми. Вот только «казаться» и «быть» — разные вещи. Дело даже не в том, что звери не дышали; что-то в их позах, в тусклых глазах, в едва заметном подрагивании кожи не позволяло даже допустить мысль о жизни… но и полностью мёртвыми Ярри их, пожалуй, не назвал бы.
Хоть в комнате было тепло, он чувствовал, как по спине разливается мерзкий, липкий холодок; снова вспомнилась бойня на Мясном рынке во Вратах. Взгляд сам собой переметнулся на трёх покойников, лежавших и сидевших в комнате. На Трубача Ярри насмотрелся досыта. Двое других выглядели ещё хуже.
Посреди комнаты, рядом со свисавшей с потолка металлической колонной, лежал вниз лицом второй мертвяк. Точнее — большей частью лица, поскольку отдельные замороженные осколки разлетелись по полу и некоторые — например полглаза — можно сказать, смотрели вверх. Если под Трубачом скопилась приличная лужа крови, то под Ледышкой было немало подтаявшего льда.
Очень скоро, подумал Ярри, в комнате запахнет не свежескошенной травой, а свежеубитыми чародеями.
Довершая процесс дробления, фрагменты Ледышки отражались в четырёх стеклянных окошках на конце колонны и в её блестящих боках. Ярри заставил себя подойти ближе и присмотреться. Руки мертвеца были пусты, рядом — никакого оружия.
— Интересно, — пробормотал Ярри, — кто кого убил…
Конопушка оторвался от изучения полок, в одной руке держал чертёж не пойми чего, в другой — уродливый череп, под мышкой зажал плоскую прозрачную коробочку, в которую словно бы поместили кусочек ночного неба: звёзды сияли, летели кометы, если потрясти, несколько самых ярких светил срывались и падали куда-то за грань коробочки… Конопушка рассеянно глянул на Ярри:
— Да тут всё и так ясно. Или Трубач заморозил вон того, или замороженный отсёк Трубачу голову.
— Ага, а потом сам себя заморозил.
Конопушка хохотнул:
— Раньше какой-нибудь попрошайка с Рыбного рынка сам себя нечаянно зарежет! Подумай: в башню вряд ли пускали кого попало. А чародеев первым делом учат, как не пришибить самих себя.
— Откуда знаешь?
— И так понятно. И вообще, не важно, который из двоих кого убил: Трубач замороженного или наоборот. Главное, что потом оставшегося уделал кто-то третий.
Они оба не сговариваясь посмотрели в дальний конец комнаты. На третьего.
Мертвяк сидел в кресле, парном к тому, в котором прикончили Трубача. Перед креслом в стене тоже торчал металлический раструб, над раструбом тускло темнело зеркало. Или просто закопчённое стекло — оно не отражало ровным счётом ничего, даже свет от шаров под потолком.
— Ну и рожа, — сказал, подойдя ближе, Конопушка. Череп он отложил, чертёж свернул и сунул в карман. Коробочку тоже. — Глянь: как будто задом в кипяток сел.
Рожа действительно была выдающаяся: громадные глаза навыкате, искривившиеся в гневной усмешке тонкие бескровные губы, на лбу и щеках — неестественно гладкая кожа с синюшными пятнами, в уголках рта — грязно-жёлтая пена…
Покойник сидел в высоченном, похожем на трон кресле, завалившись на спинку и впившись скрюченными пальцами в подлокотники. Ни на одном из пальцев, как назло, не было даже самого завалящего перстня, на шее — ни ожерелья, ни амулета.
Зато голова у Третьего была на месте, а значит, он вполне мог умереть… скажем так, без помощи кого-нибудь ещё. Другое дело, что, судя по выражению лица, умирать Третий очень не хотел.
— Крови нет, — сказал Конопушка. — Может, отравился чем? Или его отравили. Помнишь, в позапрошлом году Омтеми-Башмачница перепутала и сдуру выпила яд для хуккунсов? Когда нашли, рожа у неё была вот точно такая же.
— Может быть… — согласился Ярри. По правде сказать, насчёт яда он был очень не уверен. Лицо у Третьего исказилось не от боли — от ярости и злобы. И смотрел мертвяк… смотрел…
— Интересно, что он надеялся там высмотреть? — Ярри встал перед мутным зеркалом, постучал пальцем, потом провёл ладонью по скользкой поверхности, сметая несуществующую пыль.
Где-то далеко, в глубине, по ту сторону зеркального стекла, вспыхнула зеленоватая точка. Она разрасталась, пока не охватила всю поверхность, — и потом, замерцав, это изумрудное свечение растаяло… позволило проступить сквозь себя живой, движущейся картине.
— Ух ты! — прошептал Конопушка — и тотчас вздрогнул, потому что снаружи вдруг зазвучал его же голос, произнёсший «УХ ТЫ!» намного громче.
Ярри отчаянно махнул рукой, дескать, молчи, молчи!.. Конопушка, конечно, в ответ хмыкнул, но с опаской. Он смотрел в зеркало и медленно качал головой, словно не верил своим глазам.
Ярри взглянул туда — и тоже не поверил.
Вместо тусклой тёмной поверхности — изображение города, причём откуда-то с невероятной высоты, даже верхушка башни была ниже. Да вот она, собственно, эта верхушка! — в лже-зеркале показался шпиль.
Картинка двигалась! Нет, не так — двигались сразу и «глаз», который смотрел на картинку, и то, что он видел. Внизу (хотя для Ярри и Конопушки — прямо перед ними, на стене) медленно ворочался мёртвый город. Кое-где ветер слизывал с домов слои песка, покачивались под его порывами костяки деревьев, скрипела и ударялась о стену полуоторванная дверь… «Глаз», наблюдавший за всем этим, парил высоко в небесах, кружась над башней.
