От подзатыльника у Егора голова прояснилась. «Мам, — кричит, — тут столько людей! Мы же все вместе здесь провалимся!» Вот и пошли все обратно, на благословенный твердый уральский гранит.
Там мужики хотели обоих путешественников выпороть. Намерение у них такое возникло, благо, что и веревки есть. Прямо сквозь штаны — ох и больно бывает!
Но мама Таня их остановила. «Живы, — говорит, — и слава Господу-Аллаху! Страху натерпелись столько, что теперь навек умнее станут. Сегодня же в Храм обоих погоню, пусть молитву благодарственную читают».
А вечером Мама-Галя приходит. Отец в дозоре был. «Таня, — говорит Мама-Галя, — родная ты моя, хочу твоему сыну спасибо сказать. Спас ведь он Ромку-джи от злой смерти, как ты когда-то отца своего!» И дед Николай рядом кивает, мол, было такое… там же, на Иртяше.
Ребята сразу к ним, расскажите, расскажите! Но мама Таня их спать погнала. Не хотела она вспоминать о том случае. У нее седая прядь через все ее волосы темно-русые тянулась. Тогда-то она и появилась. Видно, смертный страх тогда ей душу оледенил, как сказал им много позже мулла-батюшка. Бывает такое… даже у совсем юных девчонок, какой когда-то спасала своего отца мама Таня.
Что там случилось, Егор лишь незадолго до смерти мамы от деда Николая и отца узнал.
Тогда же отец ему и о пуле, засевшей в его плече, поведал…
* * *
К вечеру расшумелся караван-сарай не на шутку! Песни поют, ген-саксауловку потягивают. По мелочи доторговывают да напоследок понравившиеся пустяки выменивают. К Егору мужик какой-то пристал, продай, мол, по дешевке свои ботинки армейские, а тебе сапоги отдам — как новенькие! Вот уж выгодная сделка, ха! Раз пришел, второй… да с каждым разом все пьянее да пьянее. С трудом Егор его вытолкал подальше от тента, под которым куяшские сидят. Ромка-джи с Лилькой за руки ходят, но далеко не отлучаются. Тут не хуже, чем на ярмарке, можно нарваться. Из подозрительной компании, что неподалеку мимо брела, уже пьяно крикнули, мол, парень, продай девочку, а то у нас с женской лаской туго. Ромка-джи, молодец, не оплошал. Калаш на изготовку, Егору тотчас позвонил. Егор подоспел, посмотрел на оглоедов, лишенных женской ласки, выразительно стволом повел. Те — ничего, спокойно стоят, не нервничают. Но и молчат.
Так и разошлись по своим углам, молча. Егор с ребятами в одну сторону, а те — в свою. И хорошо! А то охрана уже заинтересовалась и тоже на мушке их всех держит. Не хватало еще пулю в спину получить.
Да, строгие здесь порядки, строгие. А как иначе? Отсюда дикие места и начинаются. Вон он, тракт, от ворот и далее, — там ты сам себе хозяин. Или жертва.
«Тьфу ты, блин, опять этот мужик идет, ногами выписывает, — думал Егор про себя. — Не лежится ему, шайтан его побери, пьяному! Не свалится никак. И компанию с собой ведет. Те вроде потрезвее будут. И что им надо, хотелось бы знать?»
Мужик орал безостановочно, приседая от усердия и количества выпитого:
— Да знаю я его, знаю! Он меня по весне на тракте подстрелил, гаденыш, ботинки мои снял! Бей его, правоверные, бей до смерти! Шатун проклятый, сволочь пустынная! Ботинки снял, представляешь?! У дома в двух шагах, на глазах у деток моих родненьких! В спину пулю, подлюга, всадил! У кр-р-ровинушек моих прямо на глазах!
Он скидывал с себя верхнюю часть комбеза, путаясь в рукавах, поворачивался ко всем спиной, показывая какие-то шрамы и ссадины, напирая на то, что самая свежая — это как раз входное отверстие от пули. Пытался надеть комбез обратно, бессмысленно толкая волосатые ручищи в вывернутые наизнанку рукава, размазывал по багровым мохнатым щекам крупные слезы. Дружки поддерживали его нестройным гулом.
Мужик принялся кашлять, показывая, что пуля и по сию пору сидит у него в легких. Кашлял он натужно, с бульканьем, перемежая кашель с призывами к Господу-Аллаху и всем честным постояльцам. А постояльцев вокруг собралось немало. Целый круг образовался.
— Разводка, — сказал Зия, стоя рядом с Егором. — На арапа берет. Ты не суетись, подожди. И молчи пока. Видишь, за тебя Трофим с дядько Сашей речь держать будут.
Дядько Саша пригладил висячие усы, обвел толпу взглядом и начал говорить. Хорошо говорил, емко. Трофим стоял рядом и кивал головой. Взгляд его был печален и, казалось, говорил: «Да что же это такое, люди добрые? С бухты-барахты на солидных людей наезжают! Куда мир катится?»
Речь толпе понравилась. Егор заметил, что на него уже не глядели хмуро. Дядько Саша объяснил правоверным, откуда идет караван, кто в нем движется и по каким делам. Поклялся Господом-Аллахом, что знает Егора уже много лет и ручается, что произошла ошибка. В гуле толпы послышались одобрительные нотки: «Нормально усатый говорит по-хозяйски, не торопясь. Сразу видно, правильный человек, не шатун какой-нибудь».
— Это он про урожай хорошо заметил. Нынче ген-саксаулу самое раздолье.
— Не скажи, Мустафа, это где как! У меня две делянки в дудку ушли, а ягодки махонькие. Прикинь, все в дудку вымахало! Хорошо, что я в прошлом году еще один участок освоил, а то…
— … и не разберешь! Все с оружием, все в комбезах. Ну хунхуза я, к примеру, за километр узнаю. У меня с ними свои счеты — цоп ему промеж ушей и концы в песок!..
— Молодой на вид пацан-то. В шатунах такие — самое зверье! У нас в шанхайчиках повадились такие же шныри по чужим делянкам барагозить. Мы с Петром и Кимом Вайнахом, ну который в низах-то живет… да помнишь ты его! Сбил меня с панталыку… ага!.. ну вот и решили мы…
— Ни стыда ни совести… привязались к мальчишке…
— … сыну говорю, ну куда? Куда тебя понесло? Ну Эмир-Восход, ну понятно. А ты-то куда?..
— … да у ментов ихних голова мягкая, чтобы это правильно понимать!..
— Егор, — тихо проговорили сзади. — Егорка!
— Чего? — не поворачиваясь, спросил злой Егор.
— Ты не волнуйся, ладно? — взволнованно забормотали, перебивая друг друга, Ромка-джи и Лилька. — Не волнуйся и не дергайся, хорошо?
Егор не успел ответить, как мужик, голый по пояс, окруженный своими дружками, поившими его из фляги, вдруг растолкал всех и дико заорал:
— Убью, убью щенка! Ботинки он мои… — И вдруг громко, протяжно рыгнул.
— Пропил ты свои ботинки, скотина вонючая! — заорала над ухом Лилька. — Нажрался, как сволочь, бельма залил и к нашему Егору привязался!
Настала растерянная тишина. Кто-то неуверенно хихикнул. Мужик, качаясь, мутно смотрел Егору за спину и вдруг, путаясь в свисавшем с пояса комбезе, вынул нож и провел длинную, сразу начавшую подтекать кровью, черту поперек груди:
— Резать буду! Как крысу резать!
— Да что с ним разговаривать, с паскудой! На куски его рви, Артемыч! — завизжал дурной голос из толпы.
