Он передернул плечами – проклятая влага пробиралась даже под плащ. А может, это еще отчего-то его пронизало сыростью по спине.
- Ты же знаешь, я терпеть не могу все эти магические штучки. Не хочу, чтоб кто-то лез внутрь моего тела и что-то там подкручивал и подпиливал.
- Но ты шел к цирюльнику, когда нужно было вырвать зуб.
- Это другое. Поверхностное. Мне тошно при мысли о том, что кто-то будет копошиться руками в моем фенотипе. Даже если это будешь ты. Малейшая ошибка и… Не хочу очнуться с ушами летучей мыши или двухсотметровым кишечником.
- Ганзель, - она серьезно взглянула ему в глаза, - Я лучшая геноведьма в этом королевстве. Возможно, я лучшая геноведьма на всем континенте. Я не допускаю ошибок.
- Ну… - пробормотал он, отчего-то чувствуя себя неуютно даже на привычном месте у бруствера, - Человеческая природа. Умом я это понимаю, но страх сильнее.
- Человеческой природе свойственен инстинкт самосохранения, - безжалостно сказала Греттель, - Ты же противоречишь ему. Отказываясь от помощи геномагии, сознательно сокращаешь свою жизнь. Зачем?
- Едва ли я могу что-то еще добавить.
Ганзель рассеяно вырвал травинку и думал уже направить ее в рот, когда заметил, что сок, капающий из нее – ядовито-синего цвета. Он бросил травинку в сторону.
- Давай тогда я попытаюсь ответить за тебя, братец.
- Слушай…
- Ты боишься, но боишься не моей ошибки. Ты боишься пустить меня в святая святых – к тому, что составляет твою человечность. Ты боишься, что я изменю там что-то без твоего ведома. Отщипну несколько хромосом от твоих генетических цепочек. Из лучших побуждений или просто из любопытства. Я же геноведьма, верно? Для меня все вы – просто нагромождение клеток, за которыми ничего нет. Предмет для исследования. Материал. Кто по доброй воле пустит себе в душу геноведьму с ледяными пальцами?..
- А говорила, что не понимаешь метафор, - слабо улыбнулся он.
Ответная улыбка Греттель была бледной, едва заметной.
- Не понимаю, братец. Но я учусь.
Чтоб не сказать ничего лишнего, он вновь бросил взгляд на хронометр:
- Полдень.
- Я не вижу его. А ты?
- Нет. На поле Бруттино нет. И даже на подходах. Из этого оврага мы увидим его, даже если он попытается зайти со стороны.
- Он мог послать кого-то из своих подручных за пробирками.
- Нет, - убежденно сказал Ганзель, - Только не он. Бруттино слишком жаден и недоверчив. Я не удивлюсь, если его компаньоны даже не подозревают об америциевом ключе. Именно поэтому он говорил с тобой наедине. И поэтому сам отправился на Мираклово поле, чтоб посадить пробирки в землю. Нет, он никого не пошлет. Будь уверена, сейчас он не находит места от беспокойства.
- Тогда почему его нет?
- Не представляю. Возможно, какие-то задержки в пути. Будем ждать. Кстати… - Ганзель надеялся, что его голос звучит достаточно непринужденно, - Что мы будем делать дальше? Я имею в виду отдаленную перспективу. Я превращу Бруттино в кучу свежих углей, но это не решит проблемы ключа. Нам придется придумать, что делать с ним дальше. Папаша Арло – не слишком надежный хранитель.
Греттель тоже сорвала травинку, но не выбросила ее, а стала задумчиво наблюдать, как льется из нее синий сок.
- Понимаю, к чему ты ведешь. Не захочу ли я, когда америциевый ключ окажется у нас, завладеть им?
Ганзель поморщился. Греттель никогда не стесняла себя лишними маневрами, как и тактом. Била точно в цель. Шла по кратчайшему пути.
- Ну, вроде того. Я подумал…
- Конечно. Я ведь геноведьма. И перспектива заполучить огромный склад генозелий, даже самых смертоносных на свете, должна парализовать мою волю. Это ведь настоящее сокровище, верно? Какая геноведьма откажется захватить его?..
- Какая? – спросил он.
Греттель разорвала стебель на две части и бросила под ноги.
- Не такая, как я. Возможно, я провела в Вальтербурге больше времени, чем требовалось. Я не буду претендовать на америциевый ключ, братец. Но и папаше Арло его не отдам. Когда все кончится, я выкину его в самое глубокое и ядовитое болото Гунналанда. И убежусь, что он оказался на самом дне.
Ганзель потянулся и взъерошил ей волосы. Сырые и совершенно белые, они походили на липкий густой пух.
- Неужели тебе надоел Вальтербург, сестрица?
- Возможно, - сказала она, помедлив, - Возможно, мои исследования здесь и в самом деле затянулись. К тому же, я не привыкла находиться столько времени на одном месте. Что ты скажешь, если мы заколотим дом и отправимся куда-нибудь?
- Куда?
- Не знаю, - искренне ответила она, - Куда-нибудь, как в старые добрые времена. В Руританию. В Офир. Или дальше.
- Снова спать под открытым небом? Питаться черт знает чем? Перебиваться случайными контрактами?
- Мне казалось, тебе этого не хватает.
- Возможно, - сказал он, стараясь оставаться серьезным, - Но не исключено, что мне понадобится твоя помощь. Мои старые кости не выдержат долгого пути.
- Я что-нибудь придумаю, братец.
Он уже собирался отпустить какую-нибудь шутку, когда лицо Греттель внезапно окаменело. С него словно сдуло слабый румянец, обратив снова в мертвый холодный мрамор.
- Что такое? – встрепенулся он.
Его встретил взгляд пустых, как потухшие лампы накаливания, взгляд.
- Бруттино!
Он бросился к мушкету, проклиная все на свете и сдергивая со ствола тряпки. Торопливо повел стволом, отыскивая знакомую метку в земле, одновременно стараясь замедлить участившийся пульс, мягко и нежно коснулся бронзового спускового крючка… И ничего не заметил. Поле было пусто. Ганзель повернулся к Греттель, ничего не понимая.
- Его все еще нет. Хотя уже четверть первого. Наверно, заблудился или…
- Нет, ты не понял. Бруттино. Помнишь, что ты сказал о нем?
- Э-э-э…
- Ты сказал, он жаден и недоверчив, - Греттель даже воспроизвела его интонацию, как механический фонограф.
- Да, кажется, так я и сказал. А что?
- Жаден. Жадность. Жадность – мать жестокости. Ты понял?
Он уставился на нее, ожидая какой-то подсказки, намека, объяснения.
- Ни единого слова, сестрица.
- «Жадность – мать жестокости». Это он сказал нам вчера, в трактире.
- Да, я помню. И что?
- То же самое я когда-то сказала ему. Точнее, не ему, но он при этом присутствовал. И хорошо запомнил.
Ганзель хотел было поинтересоваться, что это за белиберда, но вдруг сам обмер.
- Театр Варравы, - враз окаменевшими губами пробормотал он, - Ты сказала это Варраве. Когда он хвастался своим новым приобретением.
Ганзель вспомнил кабинет Варравы и закованного в цепи Бруттино. Мертвенный блеклый взгляд его янтарных глаз.
«Благодарю вас обоих за столь ценный дар».
Бруттино слышал все это. Он знал, кто продал его Варраве в обмен на америциевый ключ. Ганзель ощутил, как враз похолодело в груди, точно кто-то закачал в легкие вместо воздуха чистый фреон. Это означало, что…
