начальства, а идентифицироваться не хочешь. Как же дядюшка Гарфилд, сможет тебя на работу взять?
— Пропал у меня идентификатор, — набычился Лен. ‒ Не помню я как. У меня эта…, как ее…, амнезия… Вот.
— А! Ну да, ну да. Конечно же, амнезия! Как же я сразу не сообразил! Обычная история ведь, — продолжал улыбаться Стоундж. — Наверное, напала толпа отморозков в портовых кварталах, по голове битами настучала, обобрала. Ты бедненький очнулся и ничего не помнишь. Идентификатора нет, имя не помнишь, в полицию идти боишься, загребут за нарушение режима и прощай свобода! Так ведь? …
— Нет ни так, — мотнул головой Лен. — Имя свое, я помню — Лен.
— Это хорошо, что помнишь. Тогда я тебя конечно возьму. Но поскольку возникнут некоторые проблемы, то ты мне будешь отдавать не десять процентов с зарплаты, как все, а двадцать, — Гартфилд стал что-то интенсивно искать в своем планшете.
— А дядюшка Гарфилд не боится, что кто-нибудь из рабочих стукнет начальству корпорации, что некто мастер Стоундж, по прозвищу Биг Гарфилд, обирает их, — ехидно осведомился Осборн.
Стоундж метнул на Лена острый взгляд из-под кустистых бровей, но тут же снова уставился в планшет и больше не отрываясь от него процедил:
— Отвечаю: Дядюшка Гартфилд мало чего боится. И уж тем более того, что какой-то недовольный олух настучит начальству корпорации. Объясняю почему: поТиму что я не работаю с корпорацией, я работаю с маленькой фирмой, которая заключила подряд с корпорацией на вывоз всякого дерьма. Я же заключил с этой фирмой свой подряд. И им всем все равно, сколько я вам плачу, главное, чтобы в бумагах было все тип — топ. Ясно?
— Ясно, — промямлил Лен.
— Слышь Тим, — обратился Гартфилд к вертлявому, ‒ а похоже наш неопознанный борзый, но мало того, он еще и глупый, раз такие вопросы задает!
— Может, сдадим его полиции? — предложил Тим, — Там его быстро идентифицируют, и он отгребет по полной программе за борзоту.
Пока Стоундж, никак не отреагировав на вопрос Тима, молча разглядывал Лена, тот успел сотню раз проклясть свой длинный язык. Наконец спустя почти минуту, показавшуюся Осборну вечностью, Гарфилд изрек:
— Ты прав и не прав одновременно Тим. Прав в том, что его надо наказать. Но не прав в том, что его надо наказать за борзоту. Она иногда бывает, полезна, поэтому мы ему на этот раз ее простим. А вот глупость всегда не на пользу. Поэтому за нее надо наказывать, иначе от нее не излечить. И, наконец, Тим ты не прав в том, что к этому делу надо привлекать полицию. Мне кажется это не разумным по двум причинам, — Гартфилд растопырил огромную пятерню и стал загибать заскорузлые пальцы. ‒ Во-первых, мы так и не узнаем, как накажет его полиция, а во-вторых, мы ничего с этого не поимеем. Поэтому, знаешь, что друг мой — будешь платить не двадцать, а двадцать пять, а лучше тридцать процентов от заработка. Ясно! — Гартфилд рявкнул так, что Лен невольно принял стойку «смирно» и рявкнул в ответ:
— Так точно!
‒ Вот и хорошо. Тим проводи Лена и пригляди за ним.
Потянулись длинные однообразные дни. Первая смена начиналась в шесть. Каждое утро Лен, ни свет, ни заря, выползал из маленькой комнатки, которую снимал в квартале от верфи, и тащился к проходной № 15 этой самой верфи. На проходной его, вместе с толпой таких же работяг, подбирал шатл и вез в цех отчистки. В пять тридцать шатл вываливал их у странного, похожего на сотню завязанных в узел разномастных труб, здания, где их уже ждал Тим. Насколько Лен понял, Тим был здесь кем-то вроде бригадира. Каждое утро он встречал рабочих у входа в цех, вел их длинным похожим на змеевик переходом в раздевалку, где терпеливо ждал до без четверти шесть, пока все натянут на себя спецодежду. Это было нелегким делом. Сначала требовалось тщательно обмазать себя каким-то вонючим защитным гелем. Затем надо было надеть комбинезон из материала, отдаленно напоминающего резину, потом вдеть ноги в плохо гнущиеся ботфорты из какого-то композита, блестевшего как начищенная медь. Потом следовало напялить кирасу из того же материала. Человек считался готовым к работе, когда на его голову был водружен шлем, совмещенный с респиратором, а в руках он сжимал штангу с лопатой на одном конце и ершиком на другом.
Работа была несложной, но однообразной и в то же время требующей внимательности. В огромных горловинах, торчащих из дальней стены цеха с бешеной скоростью вращались ножи, похожие на ножи гигантских мясорубок. То и дело они выплевывали здоровые, размером с нескольких человек, куски биоплазмы.
Биоплазма представляла собой студенистую субстанцию, пытавшуюся ползти одновременно во все стороны. Но особенно активно она ползла к людям и навстречу другим кускам биоплазмы. Длинные, гибкие щупальца, выраставшие из субстанции, вонзались моментально твердеющими концами в бетонный пол и подтягивали куски ближе друг к другу. Лен и другие рабочие должны были отсечь затвердевшие концы щупалец острым штыком лопаты, а остальной кусок рубить на более мелкие куски, до тех пор, пока плазма не перестанет выкидывать из себя щупальца. Потом в полу открывались узкие отверстия, куда ершиками надо было запихать изрубленную массу биоплазмы. Твердые отрубленные концы щупалец надо было собрать в контейнер и передать в другой цех.
— И зачем нас здесь держат? — как-то раз спросил Лен у Тима, после того как отрубил особенно вредное щупальце, которое обмоталось вокруг ноги бригадира, и даже повалила того на пол. — Неужто нельзя поручить эту работу каким-нибудь автоматам. Только деньги зря тратят, да людей загубить могут.
— В основном так и происходит. Девяносто четыре процента биоброни так и формируют. Но с остатками, не получается. Так что, мы здесь одновременно и приманка, и автомат, — пробурчал Тим, тяжело подымаясь. ‒ Без нас, то есть без теплокровных, плазма не хочет шевелиться и отдавать остатки бронепотенциала. А это самое ценное, собственно, то ради чего все здесь и затеяно.
— Это концы щупалец, что ли? — спросил Лен.
— Они самые. Только чувствуя добычу и то что ее больше, чем он может одолеть, кусок плазмы стремиться объединиться с другими кусками и начинает использовать свое умение создавать твердые части для передвижения, а заодно для нападения и обороны. Ну, а насчет смертельных
