— Нет, я всего лишь узнала силу, которая победит Тьму, — ответила я, вспоминая, с чего все началось. — И теперь я спокойна, Тьма не наступит. Только мне хотелось бы, чтобы бесноватого фюрера, когда вы его поймаете, судили бы не вы одни, а и наши народы тоже. За то, что всем нам пришлось пережить.
Следующий фильм был тоже связан с авиациеи: «В бои идут одни „старики“». Я играла там русскую летчицу ночного бомбардировщика — так, оказывается, на этой войне назывались маленькие фанерные самолетики, похожие на «фарманы» четырнадцатого года, и русские девушки летали на них в немецкий тыл, не только с бомбами до ближних траншей, но и далеко в леса, к партизанам. Для вхождения в роль меня даже прокатили над аэродромом на месте штурмана-бомбардира — не бойтесь, леди, У-2 сам летит и сам садится, если только ему не мешать! Жалко было, что роль все же не такая большая — я достаточно уже вжилась в русский характер, чтобы достоверно сыграть, перевоплотившись хотя бы на площадке, в русскую девушку-офицера, воздушного бойца. На аэродроме рядом был целый музей, рядами стояли как старые русские «ястребки» И-16 и «чайки», так и новые истребители — остроносые, похожие на «спитфайры» и немецкие «мессершмитты». Несколько раз я видела в небе кружение воздушных боев; сначала я принимала их за учения, но уже при монтаже фильма с удивлением увидела кадры воздушных боев, отснятых прямо из кабины, и это было странно: как удалось разместить аппаратуру и работать оператору?
Еще русские, сами того не зная, спасли мне жизнь. Кашель, мучивший меня еще весной, в русском климате возобновился с новой силой. В русском госпитале — вот любопытно, что при спартанских условиях жизни отдельных людей, общественные учреждения, такие, как больницы, или, как их называют, «медсанчасти», оборудованы великолепно даже по нашим меркам меня лечили антибиотиками, которые тогда, в 1943 году, умели делать лишь русские. Много позже, в Англии, врачи пришли к выводу, что у меня, скорее всего, был туберкулез легких в ранней стадии, от которого лечение успешно меня избавило. Если бы не русские, я прожила бы еще лет десять-пятнадцать, причем в последние годы болезнь могла бы повлиять на нервы, на психику, на ясность ума — вот был бы ужас!
Прошло двадцать семь лет, я жива, здорова, весела и радуюсь жизни, мне нет еще шестидесяти, еще не старость. И лишь странные и страшные сны тревожили меня до недавнего времени, в которых я задыхалась, вела себя как безумная, не узнавала мужа и детей. Врачи лишь разводили руками: самый тщательный осмотр показывал, что все в порядке. И лишь мой духовник осторожно высказал предположение, что это господь показывает нам то, что не сбылось, но могло бы случиться, не сделай мы вовремя нужный шаг.[18]
Маршал Маннергейм.
Стокгольм, июль 1943
— Ну и что же вы собирались мне сообщить, госпожа посол?
— Прежде всего, присядьте, господин барон, нам спешить некуда. А вот вам…
— И что Сталин хочет от маленькой бедной Финляндии? Вы уже ограбили нас, вам этого мало? Отняли наши исконные земли.
— Ну, господин барон, я могла бы ответить, что шведский Кексгольм исстари был русской Корелой. И Выборг, как, впрочем, и Гельсингфорс, Або, Фридрихсхамн, точно так же, как Ниеншанц, были построены шведами, для шведских же чиновников, торговцев, солдат — финны-то тут при чем? А Выборгская губерния была присоединена к княжеству Финляндскому исключительно по административной глупости одного из русских царей. Но я отвечу — вспомните Ленинград! Вы вместе с Гитлером виновны в ужасах Блокады, когда умерло два миллиона наших русских людей — гражданских, не солдат. По-вашему, такое можно простить?
— Мы не обстреливали Ленинград!
— А у вас было из чего? И достали бы, от Белоострова? Не будь вашего фронта, не было бы Блокады, и вы понимаете это отлично, господин генерал-лейтенант Российской императорской армии! Если немцы с юга были молотом, то вы с севера — наковальней. Хотели переиграть ту, прошлую войну — так не обижайтесь, если вам снова предъявят счет!
— Вы предложили мне эту встречу лишь затем, чтобы угрожать?
— Нет, вместе обдумать перспективы. Первый вопрос, господин фельдмаршал: вы еще надеетесь, что Германия не проиграет эту войну?
— Отвечу сразу и на второй ваш вопрос, госпожа Коллонтай. Мы не сдадимся в любом случае. Нас категорически не устроит вхождение в состав СССР, подобно прибалтийским государствам в сороковом, даже на новых правилах. Может быть, нашей независимости мало лет, но она нам дорога. А финны очень упрямый народ.
— Русские тоже. Третий вопрос, господин фельдмаршал: считаете ли вы, что у вас есть в чисто военным плане шанс против нас выстоять? Когда СССР, разобравшись с Германией, обратит на вас все силы? Да ведь и наличных войск хватило, чтобы выбросить вас за границу за какие-то два месяца. А ведь за Выборгом у вас нет оборонительных сооружений, ваша «линия Салмо» еще не достроена и частично разоружена. Ваши лучшие кадровые дивизии уже разбиты в бою. И никто за вас не вступится, не надейтесь — США и Англия нуждаются в СССР куда больше, чем в Финляндии, никакой реальной помощи от них вы не дождетесь. Ну, а Еврорейху будет точно не до вас.
— Вы слишком быстро и хорошо научились воевать, даже в наших лесах и болотах. Но мы не сдадимся. Может быть, мы и проиграем, но вам придется заплатить за все настоящую цену.
— Вам решать. А если СССР предложит вам мир?
— На каких условиях? Безоговорочной капитуляции?
— Нет. Мы согласны на сохранение независимости Финляндии и ее существующего политического строя.
— И что вы за это потребуете?
— Разрыва отношений с Германией и объявление ей войны. Разоружение всех германских войск на вашей территории, арест всей германской собственности и передача всего этого нам, в качестве пленных и трофеев.
— Если я это сделаю, завтра же немцы вторгнутся в Финляндию.
— У Германии сейчас достаточно других насущных забот — на Украине, а теперь и в Белоруссии. Вы считаете, Гитлер сумеет найти для вас хоть десяток незанятых дивизий? Впрочем, если вы не уверены в своих силах, мы готовы взять на себя защиту ваших границ.
— И восточных тоже? Следует ли понимать ваше предложение как согласие отвести ваши войска?
— Простите, господин барон, в сороковом мы вернули вам Петсамо — и что получили взамен? Необходимость снова штурмовать его, в прошлом году? Теперь же где ступил советский солдат — это уже наша земля, и никаких уступок тут быть не может.
— Но вы уже углубились на нашу территорию, даже от границы сорокового года! На сорок, пятьдесят, местами и на восемьдесят километров!
