Поначалу Алекс целыми днями не отрывался от стеклянного 'окна в природу', хотя это было неприятно и даже больно - учитывая метаморфозы его зрения. Постников надеялся увидеть хоть какой-то маяк, наводку, намек - где он находится. Или даже 'когда'. Но безуспешно - ролики показывали только нейтральные пейзажи. Ни людей, ни техники, ни строений. Вообще ничего.
Мебели в палате почти не было, если только не считать таковой сложную трехмерную конструкцию на шарнирах и телескопических приводах. По предназначению это определено была кровать, более смахивающая на ортопедический станок. Но дизайн неприятно напоминал то механическое чудище, что рвануло автомобиль. Алексей не мог бы указать, какие именно детали или узлы кровати напоминали прыгающую мину с лазерными сканерами. Скорее это была некая аура технического мышления. Совокупность мелких деталей, указывающих на некую общую инженерную школу разных творцов разных приспособлений.
Время от времени - примерно раз в два-три дня - 'кроватеобразная' конструкция меняла конфигурацию. Не сказать, чтобы значительно, но вполне ощутимо. Менялся наклон плоскостей, панели разделялись, предлагая размещать ноги по отдельности и спать строго на спине. И так далее. Иногда лежать (а равно сидеть) становилось удобнее. Чаще - наоборот. Нельзя сказать, чтобы это сильно мешало - теперь Постников засыпал почти мгновенно и спал без сновидений. Но все равно раздражало. Принципа изменений станка пациент или, точнее, жертва, понять не смог. Оставалось лишь надеяться, что это своего рода терапия. Единственная, которую предлагало неизвестное учреждение.
Хотя нет. Еще Алексу давали таблетки. С потолка опускалась штанга, обвитая прозрачным шлангом в пластиковой кольчатой оплетке. Заканчивалось жутковатое устройство колбой, которая выдавала три таблетки - одинаково безликие, в синеватой глазури, без линий разлома. И почему-то шестиугольные. Приняв пилюли, их можно было запить прямо из шланга. Больше воды не полагалось, до следующего приема медикаментов. Поскольку в палате не было ни часов, ни какой-либо возможности отметить время, Алексей не знал, с какой периодичностью раздаются таблетки. Но для удобства решил, что пусть это будут сутки.
Еды пациенту не полагалось. Санитарно-гигиенических процедур - тоже. В камере не было даже унитаза. Алексей предполагал, что его сон искусственный, вызванный каким-нибудь газом или теми же таблетками. И когда пациент засыпает, его кормят и освобождают от, так сказать, результатов кормления. А также стригут, бреют и моют, потому что лицо на ощупь оставалось гладким, а короткая стрижка вроде бы не удлинялась.
Для проверки Постников погладил физиономию. Пару мгновений удивлялся, почему щека чувствует прикосновение, а рука - нет. Потом сообразил, что забылся и пользовался правой кистью. Той самой, которая теперь при каждом движении едва слышно поскрипывала системой тонких приводов, похожих на стальную паутину.
- Алиса в стране чудес, - прошептал Постников, рассматривая руку на свету, как будто первый раз увидев новое 'приобретение'. Сделал он это напрасно. Точнее - слишком быстро глянул на светящийся потолок. Оптика, заменившая выбитый глаз, среагировала с опозданием, перестраиваясь на более яркое освещение. В фильмах обычно показывают поле зрения человека как обычный экран. Но поскольку на самом деле это не так, то ощущения Постникова оказались куда 'интереснее' и глубже, чем просто искажение 'картинки'. В черепе кольнуло - глубоко за переносицей и лбом. Не очень больно, однако крайне неприятно. Мир вокруг померк и расплылся, затем обрел более четкие грани и снова 'замылился'. Так ищет фокусировку мощный и качественный фотоаппарат на автонаводке. При этом по краям поле зрения Алексея подернулось крошечными квадратиками, пляшущими в сложном танце, будто снежинки в лучах фар быстро несущегося автомобиля. Похоже, глазной протез не справлялся с оценкой уровня освещенности, подстраиваясь то под основной источник, то под периферию.
Постников снова зажмурился. Провел кончиками пальцев руки - левой - по правому веку, чувствуя твердость сферы, заменившей потерянный глаз. Затем снова открыл глаза, стараясь не смотреть на светящуюся панель потолка. На этот раз все получилось куда лучше. Только ощущение тяжести где-то за правым виском не покидало, но к нему пациент уже привык.
- Полная Алиса... - повторил узник, которому таким резким и комплексным образом напомнили об увечьях. А от странных, невиданных протезов мысли пациента прыгнули к воспоминаниям о самых ярких и существенных событиях его недобровольного заключения.
Беседы...
Он предпочитал называть их именно так - беседы. Хотя по форме это были скорее допросы. И даже без приставки 'скорее' - просто допросы, безукоризненно вежливые, даже не особо изматывающие. Но все равно - представляющие собой открытое дознание, от которого, как от предложения известного литературного персонажа, нельзя отказаться. Один раз Алексей попробовал. Как сказал бы один из напарников в прошлой жизни - 'пошел в отказ'. Кажется, даже адвоката потребовал...
Нет, с ним ничего не сделали. Даже не угрожали. Просто беседы прекратились. На какой срок - Постников не мог предположить даже теоретически, потому что вместе с допросами прекратилась выдача пилюль, которыми пациент измерял время. Он держался сколько мог. Потом сдался. Потом умолял хоть кого-нибудь прийти и спросить, о чем угодно, только бы снова появились чудесные таблетки и прекратилась ужасающая, неостановимая головная боль.
Алексей не разбирался в медицине, вернее разбирался в ней строго на уровне первичной помощи - при его работе это было обязательным условием. Он предполагал, что мигрень как-то связана с глазным протезом, но, разумеется, не мог ни подтвердить догадку, ни тем более справиться с недугом. Оставалось лишь строго следовать указанием безликих палачей и надеяться, что лекарства не отменят.
Выглядело это всегда одинаково - голос из ниоткуда, точнее отовсюду сразу. Наверное, из системы скрытых динамиков. Голоса бывали разные - мужские и женские. Никогда - детские или просто юные, впрочем, оно и понятно. Неизменно вежливые и доброжелательные. Речь очень правильная, но постоянно 'напрягающая'. Постников пару дней не мог понять - чем именно, затем сообразил. Слишком правильная и словно стерилизованная, ни одного жаргонизма. Так, будто фразы составлялись по академическому учебнику.
'Беседы' всегда затрагивали две темы - историю и кибернетику, главным образом - середины ХХ века. Из Постникова методично, день за днем, извлекали все познания в этих двух сферах. А поскольку познания оказались весьма скудными, то спустя условную неделю или чуть больше диалог стал похож на хождение по кругу. Одни и те же вопросы в разной формулировке. Одни и те же ответы. И снова, и снова.
