— Да, — автоматически ответил я.
Это были пустые слова — никто и ни в чем не мог быть уверен. Но я был благодарен девушке за то, что она пытается поддержать меня. В конце концов, в эти минуты у меня кроме нее никого не было. Я, правда, так и не был до конца уверен, действительно ли австралийка искренне беспокоится за меня, или происходящее кажется ей захватывающим романтическим приключением, которому позавидуют все ее подруги.
На дисплее передо мной были правильные черты ее красивого, свежего, умытого лица, которому легкая взволнованность придавала дополнительное обаяние, в обрамлении безупречно зачесанных вьющихся рыжих волос. На ней была аккуратная, только что отутюженная белая блузочка. В ушах поблескивали маленькие красивые золотые сережки. Сквозь жалюзи на заднем плане проникал теплый солнечный свет. Как же далека она была от меня и от всего, что происходит здесь сейчас!
— Друг твоего отца не связывался с тобой больше?
— Вчера вечером. Сказал, что работает над тем, чтобы меня вытащить.
Роберт был немногословен и не называл никаких конкретных сроков. Я был рад, что он не забыл обо мне. Но, с другой стороны, я не испытывал полной уверенности в том, что на «полковника» можно положиться. Дорого ли стоит обещание, данное человеку, который сейчас находится в тюрьме или, может быть, даже и?.. Папа серьезно относился к слову «друг». Но не факт, что так же к нему относились и те, кого он так называл.
— Я уверена, он поможет. Просто сейчас для этого требуется очень много времени.
— Да, я знаю.
— Димитрис, знаешь, я… э-э-э… говорила об этом своему папе, — после колебаний сказала она. — Он ведь знает многих людей, и я думала, что он может помочь.
Вот это было неожиданно. Отец Дженет был довольно строгим человеком, который с самого начала относился к нашей с ней «дистанционной дружбе» (про то, что речь идет о большем чем дружба, она не рисковала и заикаться) с недоверием и скепсисом. Дженни не очень распространялась об отцовских взглядах на вещи, но из его постов в социальных сетях я мог о них догадаться. Породистый англосакс мистер Мэтьюз относился к той категории добропорядочных обывателей, надежно пустивших корни в «зеленой зоне», которые придерживаются крайне невысокого мнения о людях, грозящих потеснить их в их сытом благополучном мирке. На последних муниципальных выборах в Сиднее около 60 % голосов избирателей получила ультраконсервативная партия «Наш анклав», выступающая за жесткую миграционную политику. И я был уверен, что если бы Мэтьюзы жили там, а не в Перте, то среди них были бы и голоса мистера Мэтьюза с супругой. В глазах отца Дженни я был всего лишь еще одним безымянным нищебродом извне, который стремится задурить голову его дочери, чтобы проникнуть с ее помощью на землю обетованную.
— Он, наверное, был в восторге, — не удержался я от иронии.
— Перестань, Димитрис, — слегка обиделась девушка. — Я сто раз говорила тебе, что папа совсем неплохой. Он просто недостаточно хорошо тебя знает!
— Ладно, извини. Так что, он согласился помочь? — уже зная ответ, спросил я.
— Ну, я… э-э-э… могу сказать, что он очень внимательно меня выслушал, — смутилась Дженни и, прочитав в моих глазах мои мысли, вздохнула. — Димитрис, дело вовсе не в том, что он не хочет помочь. Я его единственная дочь, и он бы сделал это ради меня, если бы мог. Но он говорит, что это практически невозможно. Говорит, что беженцев сейчас принимают только в «желтых зонах», да и то не всех подряд, а лишь трудоспособных.
«Желтыми зонами» назывались пустынные территории Австралийского материка, на которых люди живут и работают за пределами защитных озоновых куполов. Это, возможно, не были пустоши в полном понимании этого слова — эти территории официально находились под контролем властей. Однако в экологическом смысле, если верить написанному в Интернете, я бы, пожалуй, предпочел жить в казачьей станице. В «желтых зонах» размещались огромные производственные мощности транснациональных корпораций, на которых постоянно требовалась новая рабочая сила, однако о тамошних условиях труда говорили разное.
— Я не боюсь работы, Дженни. Но я не думаю, что папа заставил меня бежать из родного селения для того, чтобы я до конца жизни занимался утилизацией свиного навоза или вкалывал на урановой шахте где-нибудь посреди пустыни Виктория! — не сумев сдержать раздражение, молвил я. — Если окажется, что Содружество во мне не нуждается, то я сделаю то, что должен был сделать с самого начала — куплю себе билет на первый же самолет в Турин и запишусь в армию Альянса, чтобы отнять у проклятого Ильина свой дом и вернуться в него!
— Не кипятись, Димитрис, пожалуйста. Прости, если я чем-то тебя обидела. Я вовсе не говорю, что ты должен работать в «желтой зоне». И мой папа этого не говорит. Я уверена, что все уладится, Ты не должен делать глупостей. Помни, ты дал слово своему отцу!
«Будь проклят тот день, когда я дал это слово», — подумал я с раздражением. — «Будь я проклят, что повел себя как маменькин сынок, что не остался там, что не пошел вместе с Джеромом!» Но я сделал над собой усилие, чтобы сдержать рвущееся наружу негодование (к которому, на самом деле, ни Джен, ни ее отец не имели отношения) и примиряюще сказал:
— Извини, если я был груб с тобой, Дженни.
— Ничего, — девушка с облегчением улыбнулась. — Я же понимаю, каково тебе. Милый, прости, мне надо бежать в школу, но я обещаю, что позвоню тебе как только смогу. Сразу после уроков! Держись там, хорошо?
— Не беспокойся за меня, — заверил я, постаравшись выдавить из себя беспечную самоуверенную улыбку, которую, как мне казалось, надлежит иметь на лице бывалому, уверенному в себе мужику.
Третий день моего пребывания в аэропорту начался в целом сносно. Оставив на своем кресле кое-какие не особенно ценные шмотки и попросив соседей присмотреть за ними (без особой, впрочем, надежды на их рвение), я схватил рюкзак и отправился в туалет, по дороге растягивая затекшие конечности. В уборную я попал после двадцатиминутного стояния в очереди, но уж оказавшись в кабинке, не ограничился тем, что справил естественные потребности— в отведенное для посещения пятиминутное окно, не обращая внимание на раздраженные стуки снаружи, я успел слегка вытереть сопревшее тело влажными салфетками и сменить белье. Покинув кабинку, я тщательно умылся, пригладил влажной рукой волосы и вычистил зубы. От этого самочувствие сразу улучшилось.
Посмотрев в зеркало, я увидел здорового, вполне прилично выглядящего, высокого как для своих пятнадцати лет светловолосого парня, о бедственном положении которого напоминают лишь легкие следы недосыпания на лице и слегка пыльная с дороги одежда. Я не выглядел бомжом, и не был им. Моих финансов хватит, чтобы прокормить себя несколько месяцев, если понадобится. А где-то в далекой Австралии важные люди занимаются устройством моей дальнейшей судьбы. Тысячи людей вокруг меня находятся сейчас в несравненно худшем положении. И уж точно в несравненно худшем положении находятся сейчас мои односельчане. Так имею ли я право падать духом?..
— Долго еще будешь прихорашиваться?! — донесся из-за моей спины чей-то возмущенный голос на ломаном английском языке.
Не став ничего отвечать показавшемуся в зеркале угрюмому мужику, я освободил ему место у умывальника, покинул уборную и отправился назад к «своему» креслу. Пробираясь сквозь толпы народу, я в очередной раз поразился, сколько же здесь людей.
Я слышал объявление, что с завтрашнего дня аэропорт прекращает прием незапланированных рейсов. Однако для этого решения, кажется, было уже поздно — терминал А был набит битком, впятеро или вдесятеро сверх нормы, и большая часть людей, очевидно, не имела понятия о том, куда отправиться дальше. Администрация экстренно перекроила полетные планы, разведя потоки пассажиров регулярных рейсов по терминалам B, С и D, чтобы оградить их от толп беженцев. В результате крупнейший терминал А превратился в подобие резервации, откуда не вылетал ни один рейс и никого не выпускали ни в город, ни на станцию электропоезда, ведущего к другим терминалам, если только не приобретен билет на другой рейс.
