Ознакомительная версия.
— Стоп! — перебил его Варнак. — Что вы мне впариваете про христианство Дарвина, если церковь не признает эволюции?
— Вы уверены в том, что говорите, Еремей? — остановил перестук четок монах. — Ну-ка, поинтересуйтесь у «Гугля», кто каждые три года проводит международные конференции по эволюции, как не Римский папа и его Академия наук? Вам будет интересно. Кроме католической церкви и ордена пророка Экклезиаста, эта тайна Божьего замысла в современном мире не беспокоит больше никого. Я бы даже сказал — никого, кроме нашего ордена, поскольку Ватикан ограничивает свое содействие в основном финансовой помощью, возмещающей часть наших расходов.
— Подождите, Кристофер! — опять перебил его Варнак. — Я много раз слышал, что христиане отвергают учение Дарвина! Хотите сказать, что это все вранье?
— Вы как-то пытаетесь все подряд в общую кучу замешать, — красноречиво покрутил руками в воздухе Истланд. — Никакого учения Дарвина не существует в природе! То, что он открыл, изучается в начальных классах церковной школы под названием «селекция растений и животных». Селекция — и ничего более. Конечно, честь и хвала отцу Чарльзу за то, что он догадался распространить правила научной селекции на естественные процессы, но к эволюции это никакого отношения не имеет! С помощью селекции вы можете превратить шакала в болонку или дога, пантеру превратить в тигра или сиамскую кошку, но никакими стараниями вы не сможете сделать из кошки собаку или наоборот. Это разные виды, Еремей. Между ними лежит генетическая пропасть, которая методами селекции непреодолима. Увы и ах, но механизмы видообразования и эволюционных изменений остаются для нас столь же туманны и непостижимы, как и во времена аббата Менделя.
— Хотите сказать, Боженька из глины слепил?
— Не богохульствуйте, друг мой, — дружелюбно улыбнулся монах. — Не нарушайте третьей заповеди, не призывайте Бога всуе. Станьте хоть ненадолго истинным христианином, ищите материалистические причины, не связанные ни с чудесами, ни с колдовством, ни с Божьим провидением.
— Мутации! — вспомнил Варнак. — Причиной генетических изменений являются мутации. Удачные изменения закрепляются отбором. Только и всего!
— Мутации, Еремей, это поломки, — снова защелкал четками член ордена Девяти Заповедей. — Поломки генетического механизма. Сколько должно случиться поломок, чтобы карбюраторный двигатель стал инжекторным? Поршневой — реактивным? Или двухтактный двигатель стал четырехтактным? А ведь именно такого порядка видовые изменения и происходили при эволюции. Превратить двухкамерное сердце в четырехкамерное — это вам как? Можете себе представить путь плавного селективного отращивания на сердце и прилегающих тканях дополнительных венозных и артериальных сосудов путем поломок в прежней исправной схеме? Ну, или поэтапного отращивания жгутика у бактерии, который бесполезен без сложного механизма вращения, — равно как развитие механизма вращения, который бесполезен без жгутика? Впрочем, есть пример проще и нагляднее. Который прямо сейчас можно пальцами пощупать. Вот попробуйте пошевелить крыльями носа… Получается, да? Там находятся рудиментарные мышцы, которые сохранились в носу еще с тех пор, когда мы обитали в воде. В смысле, наш вид, наши предки. Вот это он и есть — тот самый промежуточный этап развития полезного приспособления. И какое он даст вам преимущество при отборе ныряльщиков в сравнении с теми, у кого мышцы атрофировались полностью? Или, будем считать, еще не развились?
— Вот тут-то вы и прокололись! — гордо парировал Варнак. — Никакой воды не было! Современные генетики неопровержимо доказали, что человек произошел от обезьяны!
— Вы уверены в том, что говорите? — заговорщически ухмыльнулся Истланд.
— Хотите сказать, я ошибаюсь?
— Зачем ошибаться? Достаточно обычной невнимательности, — рассудительно и размеренно ответил монах. — Исследуя генотипы наши и всяких приматов, генетики по наличию так называемых «меток», остающихся от перенесенных заболеваний, достаточно точно смогли определить, что вид орангутангов отделился от нас одиннадцать миллионов лет назад, горилл — восемь миллионов лет назад, шимпанзе — шесть или семь миллионов лет тому. Таким образом, согласно имеющимся научным данным, можно однозначно утверждать, что это обезьяны последовательно, вид за видом, произошли от человека, а не наоборот. Надеюсь, такая точка зрения не сильно травмирует ваше эго?
— Этого не может быть! Во всех учебниках и энциклопедиях указано, что человеку, как виду, всего сорок тысяч лет!
— Очень разумное замечание, — согласно кивнул Кристофер Истланд. — Итак, нам точно известно, что шесть с половиной миллионов лет назад у нас с шимпанзе был общий носитель генома. И нам известно, что сорок тысяч лет назад появился Homo sapiens. Вот только мы даже примерно не можем себе представить, что происходило в этот промежуток времени. Ибо, например, предков неандертальцев мы успели накопать многие сотни, если не тысячи штук. А собственных предков — ни одного. Надеюсь, вы в курсе, что неандертальцы, согласно исследованиям все тех же генетиков, нам даже не родственники? Помимо чуждых генов, неандертальцы были мохнаты, как куницы, имели обезьяний нос, больше похожий на банальные дырки для воздуха, куда более толстые кости скелета, меньший рост и совершенно другой мозг. Вот уж воистину чистые орангутанги!
— Но обезьяна у нас в предках все-таки была? — Варнак не преминул ткнуть монаха носом в животных родственников.
— А еще у нас в предках, судя по генетическим меткам, были мохнокрылы, карликовые броненосцы и даже червяки, — пожал плечами Истланд. — Не понимаю, почему именно мартышки вызывают у вас такой дикий восторг. Вот лично мне лемуры нравятся намного больше. Причем генетически они от нас ничуть не дальше тех же бабуинов.
— Вы слишком лихо разбираетесь в биологии для профессора физмата.
— Не профессора, а доктора, и не «физмата», а физики высоких энергий, — поправил его Истланд. — Но в первую очередь я христианин, три года изучал теологию, и меня не может не волновать тайна Божиего замысла. Вот скажите, неужели вам самому не интересно узнать секрет своего создания?
— Ну, три миллиарда лет эволюции от микроба к обезьяне уже разложены по полочкам, — хмыкнул Варнак. — Разберутся и с последним крохотным промежуточком.
— Вы понимаете, о чем вы говорите, друг мой? — откровенно скривился монах. — Дыра неизвестности в шесть миллионов лет! Вы хоть примерно себе представляете, что это такое? Пять миллионов лет назад не существовало, например, ни мамонтов, ни шерстистых носорогов. Вообще. Но эти виды успели появиться из ничего, освоить земные просторы, выиграв конкуренцию на выживание — а потом бесследно сгинуть, уступив место гигантским оленям по полторы тонны весом и пещерным медведям, тоже возникшим из ничего полмиллиона лет назад, распространившимся и начисто вымершим еще до нашего появления. Где-то во времена мамонтов возник и столь любимый в Голливуде саблезубый тигр, который вымер этак миллион лет назад, а вместо него явился пещерный лев, который тоже вымер… И все это случилось в пределах того срока, что прошел от нашей последней общей генетической метки с животным миром и до самого рождения «человека разумного» на свет. Шесть миллионов лет! За это время мы успели бы дважды превратиться в змей, потом обратно в китов, а потом благополучно выйти на берег и приклеить медвежьи ноги. Китайцы, вон, всего за пару веков превратили обычного карася в пучеглазых телескопов, вуалехвостов, толстобрюхих золотых рыбок и вообще незнамо в кого. Всего двести паршивых лет! А вы говорите о шести миллионах.
Ознакомительная версия.
