– Помню.
– А помнишь, как мы в самоволку бегали и нас поймали и заставили рыть окопы в полный профиль?
– Помню!
– А помнишь Маруську со склада?..
– Помню!
– Ты к ней еще ходил…
– Ну… – скромно поморщился Березин.
Маруська со склада была вдвое его старше, и теперь эти воспоминания были ему почему-то неприятны. Хотя в условиях голодной казарменной жизни посетить Маруську считалось особым шиком.
Гайдабуров протянул Березину консервную банку со следами зубов по краям:
– Открой!
– А ключ у тебя есть?
– Ключ? Какой ключ?
– Хотя бы штык-нож? Или перочинный.
– Перочинный.
– Давай перочинный.
– Здесь у всех память отшибло, – стал рассказывать Гайдабуров. – Хорошо, я еще помню, как меня зовут и для чего мы здесь находимся. А ведь большинство солдат просто ушло в тундру. Сменщик мой, Андрюха, тоже ушел. Теперь вот сижу один. Несу службу. Не знаю, что будет дальше. Понимаешь, очень мне хочется кого-нибудь обнять и придушить, но я сдерживаюсь. Все руки себе покусал.
Березин открыл тушенку, и Гайдабуров в мгновение ока проглотил ее содержимое и покусанными пальцами выловил остатки мяса и жира.
– Я ведь и мыло, и солидол пробовал есть. Напрочь забыл, что съедобное, а что нет. Мох съедобный, или нет?
– Только ягельник.
– Правильно. Я догадался, наблюдая за оленями. Но он невкусный. Пресный и жесткий, как картон. Но другим и этого не надо. Они есть не хотят. Сохнут, как мумии. Вот еще один, – Гайдабуров схватился за автомат. – Этого я точно обниму!
– Стой! – удержал его Березин. – Это Костя. Костя! Я здесь! – крикнул он в приоткрытую дверцу.
Костя позвал Бараско, и они залезли в кабину. Но, взглянув на лицо Гайдабурова, Костя сел с края. Бараско оказался более демократичным. Он сделал вид, что ничего не замечает, и даже пожал руку Гайдабурову.
– Я знаю, – сказал Гайдабуров, – у меня с лицом непорядок. Но у большинства вообще дырка. А у меня еще видны черты.
Он произнес это с гордостью, словно прокаженный, у которого еще не отвалился нос.
– Да ты не волнуйся, – успокоил его Березин. – Подумаешь лицо! У нас некоторые политики всю жизнь без лица живут, – пошутил он, – и никто ничего не замечает.
– Все началось, когда появился генерал Лаптев, – начал рассказывать Гайдабуров, поглощая содержимое еще одной банки, которую открыл Березин. На этот раз это был толстолобик, жаренный в масле. – Он всех и заразил.
У Кости потекли слюни. Он вспомнил, что не ел дня два.
– Генерал Лаптев был сумасшедшим, когда еще я служил, – напомнил Березин, ища в бардачке ложки и вилки.
– Лаптев и сейчас сумасшедший, – согласился Гайдабуров. – Вначале он заразил весь штаб. Люди не узнавали друг друга. Игорь Степанович Дьячков, командир третьей батареи, тоже сошел с ума. Он решил, что Мотовский залив находится в Черном море, пошел купаться и утонул. Первым потерял лицо Дима Акиндеев, главмех, мы с ним в одном балке жили. Он всю ночь пил с генералом, а утром решил побриться и не узнал себя. Я заболел в слабой форме, потому что не пошел на совещание в штаб. Но меня по пьянке обнял полковник Журавлев. Я решил, что меня пронесет, а оно, видишь, как вышло.
– А сколько дней прошло? – заподозрил что-то Березин.
Он добрался до кладовой Гайдабурова, открыл сразу несколько банок: и с нежинским салатом, и с бужениной, и со сливочным маслом, и все вчетвером орудовали ложками и вилками, чавкая с превеликим удовольствием.
– Да, почитай, две недели.
– Не может быть, мы всего дней пять в Дыре.
– А здесь время у каждого по-своему течет. Как скажешь, так и будет течь, – объяснил Гайдабуров, облизывая пальцы.
– Точно! – вспомнил Бараско. – Давыдов сказал «три дня», и мы три дня шагали к Краю мира.
– Потом стали заражаться солдаты. Их всего трое осталось.
– Двое, – поправил Костя.
– Кто умер от голода, кто ушел искать цивилизацию.
Между тем, никто не знал, из-за чего, собственно, началась болезнь генерала Лаптева. После звонка президента он, как и полагается, поехал на отдых в военный санаторий, который находился за Геленджиком в местечке Бетта. Шашлыки, белое сухое вино, море, солнце и женщины быстро сделали свое дело. Генерал поправился и даже забыл о своих горестях. В напарниках по картам у него ходил некий полковник ВВС Печенкин, который воевал в Афганистане и даже был в плену у моджахедов, правда, всего три дня – наши отбили. Но, оказывается, он был еще и ликвидатором аварии на ЧАЭС, а их аэродром дозаправки находился всего в получасе лета от Саркофага.
С этим летчиком Печенкиным они не только играли в преферанс, но и усердно возливали. И вот как-то они повздорили из-за одной соблазнительной женщины, и Печенкин в пылу ссоры укусил генерала Лаптева за большой палец на левой ноге. Казалось бы, чепуха – нога, палец. Кто не умудрялся занозить ногу хоть один раз в жизни? Но, между тем, болячка не проходила. Палец, правда, вначале чуть распух, но потом опухоль прошла, а укус не заживал. Даже морская вода и солнце не помогали. Лаптев будучи очень мнительным, обратился к лечащему врачу и даже по его рекомендации сбегал к хирургу. Все говорили: «Пройдет», а оно не проходило. На всякий случай ему вкатили сорок уколов от бешенства. Генерал перестал здороваться с полковником. Настроение у него портилось каждое утро, когда он с горестно взирал на собственный палец. Кроме всех бед, с его лицом стало твориться что-то непотребное. Вначале оно лишилось загара и стало бледным, как у привидения. Генерал еще больше испугался. Он сдал все анализы, которые можно было сделать в санатории. Ничего, кроме песка в почках, у него не обнаружили. Это такая реакция на субтропическое солнце. «С нашими клиентами такое бывает», – говорили ему врачи, а сами шептались по углам. Никто из них не знал, что значат подобные симптомы. Некоторые говорили, что это самое страшное – меланома, другие – что это проказа, но в странной форме, третьи вообще ничего не говорили и не думали, потому что были никудышными врачами и думать не умели. Самые прогрессивные из них полезли в интернет, но и там ничего не нашли: нигде и никогда не описывались признаки подобного заболевания.
Вдруг по душу генерала приехали прокурорские в больших чинах. Взяли его под белые ручки и повезли в черниговские леса. Вначале генерал Лаптев обрадовался: наконец-то все позади, и лишний раз старался не смотреть на себя в зеркало, дабы не расстраиваться. А вдруг все само собой пройдет?
Потом понял, что за него взялись всерьез и надолго, и приуныл. Напрасно он уверял прокурорских в том, что сам президент определил его дальнейшую карьеру, напрасно доказывал, что все произошедшее имеет силу непреодолимых обстоятельств. Напрасно он вообще разговаривал с комиссией – судьба его была предрешена. Ему вменили в вину смерть восьмидесяти четырех солдат, двух лейтенантов и трех прапорщиков. А еще приведение в полную негодность дивизиона ракет малой дальности типа «точка» и только что возведенной столовой. Никто не верил в то, что капитан Чепухалин сошел с ума и учудил такой разгром. «Видно, в МО решили свести со мной счеты», – думал генерал, но ошибался. И очень глубоко.
