– Когда? Как? – мертво спросил Кинби, и Гловер понял, что сейчас расплачется от счастья.
Кинби заговорил, значит, можно отвечать, произносить слова, рассказывать, делать хоть какие-то нормальные, обычные вещи, чтобы прогнать пустоту.
И Гловер принялся лихорадочно забивать ее словами. Он глядел перед собой, положив руки на руль, и старался припомнить малейшие крупицы информации, которые могли хоть как-то помочь Кинби.
Лишь бы не видеть каменно-неподвижную фигуру на пассажирском сиденье.
Дослушав, Кинби сказал:
– Мне нужны сутки. Может быть, двое. Сейчас, прошу, сними пост, я хочу подняться в квартиру.
И вышел, аккуратно закрыв дверь.
Гловер поднес к губам рацию, обнаружил, что руки трясутся.
Онемевшими губами произнес:
– Сворачиваемся. До семи утра к объекту не приближаться.
Завел машину и уехал.
* * *
Больше всего Кинби хотелось почувствовать хоть что-нибудь.
Он сидел и ясно представлял, как поднимается внутри волна отчаянья, как перехватывает горло, как он сгибается и старается протолкнуть внутрь хоть немного воздуха. Он представлял, как нарастает тугой комок горя, он распрямляется и кричит, кричит, кричит.
Как раз за разом он обрушивает кулаки на мраморную столешницу, выворачивает тяжелые двери шкафа-купе, срывает вешалки, в клочья рвет костюмы, раздирает спинку ротангового кресла…
Он не чувствовал ничего.
Совсем.
Неподвижно сидел на краю постели, положив ладони на колени, неестественно выпрямив спину, и смотрел в одну точку.
В голове крутились слова Гловера:
– Марта погибла… Марта погибла…
Фраза звучала снова и снова, заполняя собой все вокруг. Кинби моргнул раз, другой, пытаясь отогнать непрошеные звуки в голове, мешавшие сосредоточиться, увидеть Марту, представить ее глаза, вечно растрепанные волосы, нетерпеливое похлопывание по карманам в поисках зажигалки – она никогда не могла ее найти с первого раза. И пачки у нее вечно валялись по карманам смятые, Кинби постоянно подшучивал, что курит она, как пьяный бродяга, а Марта смеялась и прижималась к нему – теплая, живая, дивно пахнущая, смотрела темными глазами и облизывала губы.
Марта погибла.
Неловко встав, Кинби разделся, прошел в ванную, долго стоял под душем. Вытерся, аккуратно повесил полотенце, прошел в комнату и принялся раздвигать двери шкафов.
На кровать легли черный костюм в тончайшую полоску и светло-серая сорочка.
Это он возьмет с собой, решил Кинби.
Натянул тонкий черный джемпер с высоким горлом, свободные брюки с накладными карманами, спортивную куртку, зашнуровал тупоносые ботинки на рубчатой платформе из толстой пористой резины.
Сдвинул в сторону ряд костюмов и надавил на заднюю стенку шкафа.
Затрещав, фанерное полотнище ушло в незаметный боковой паз. Щелкнув выключателем, Кинби осмотрел спрятанный за фальшивой стенкой стенд с оружием и нехорошо ухмыльнулся.
* * *
Юринэ снова и снова драила полы маленькой квартирки, выливала в ванну флаконы средства для чистки и терла ее, пока пена не начинала переваливаться через белоснежные края. Но тяжелый лекарственный запах пропитал все ее существо и не желал выветриваться.
Запах этот ударил ей в ноздри, когда она пришла в себя и обнаружила, что лежит в ярко освещенном зале, а над ней склонились хмурые женщины в белых, закрывающих нижнюю половину лица масках.
Юринэ сделала судорожный вдох и упала в непроглядную черноту.
Снова пришла в себя уже в палате.
Она лежала и снова и снова чувствовала тяжелый удар в плечо, онемение, разливающееся по телу и жуткий страх – все кончено, сейчас она закроет глаза и навсегда перестанет быть. И желание, с которым все труднее бороться – лечь и закрыть глаза. Темнота по ту сторону жизни казалась такой манящей, казалось, так просто сделать шаг…
Милосердные Сестры сотворили очередное, щедро оплаченное деньгами Кинби чудо, и уже на следующий день Юринэ отвезла домой молчаливая женщина, проводившая ее до квартиры и проследившая, чтобы молоденький храт из службы доставки забил ее холодильник свежими овощами, мясом и соками, а аптечку – лекарствами и травяными сборами.
Юринэ с хрустом вгрызлась в брызнувший соком яблочный бок и расплакалась.
Кинби не появлялся, пару раз Юринэ пыталась с ним связаться, звонила и Марте, но та отвечала невпопад и выглядела совершенно замотанной.
Иногда она думала, что надо бы дойти до конторы, разобрать документы, прибраться, но каждый раз ее охватывал страх, снова начинало болеть плечо, и она забиралась с ногами на диван.
Она стала бояться Города.
Истошный ночной звонок сорвал Юринэ с кровати. Покрывшись липким потом, она смотрела на входную дверь. Новый звонок.
Облизав пересохшие губы, она заставила себя подняться на ноги, шагнула к двери, уговаривая себя, что убить ее можно было и не звоня в дверь.
На лестничной площадке стоял Кинби.
* * *
Юринэ смотрела на неподвижную фигуру, сидевшую на стуле в углу крохотной кухоньки, и не знала, что делать.
Два слова, сказанные Кинби на пороге, окончательно отправили Юринэ в жуткое путешествие по стране кошмаров. Не было верха, низа, добра и зла, правильного и ошибочного.
Только пузырь кухни, наполненный желтым светом, плывущий среди черных скал городских домов – враждебных, населенных зловещими, неимоверно чужими, существами.
Мир Юринэ рухнул. До сегодняшней ночи она сама не понимала, что центром ее существования, точкой опоры являлись Кинби и Марта. Их жизни она примеряла на себя, за них переживала, их радостям радовалась, о такой судьбе мечтала.
В одну секунду волшебное стекло, через которое Юринэ смотрела на жизнь, разлетелось миллионом острых осколков, изрезав душу.
Остался только страх.
Кинби молчал.
Руки действовали механически, спасая разум.
Достать чашки, сполоснуть чайник, насыпать зеленого чая, залить горячей водой, закрыть крышкой.
Привычная последовательность движений помогла обрести подобие спокойствия, зацепиться за реальность.
Сделав первый обжигающий глоток, поморщилась и спросила, становясь собранной и деловой Юринэ:
– Что от меня требуется?
* * *
Гитарист слушал тихие шуршащие голоса. Он постоянно слышал их с тех пор, как первый раз открыл глаза, приходя в себя, в том термитнике, посреди леса. Голосам не было до него никакого дела, они разговаривали между собой, но чем больше он слушал, тем сильнее завладевали они его вниманием. Разум, душа, тело – все стремилось к этому равнодушному шепоту.
Потом пришла боль, разрывающая личность подобно тому, как ослепительная молния разрывает небо, и больше он не помнил себя.
