Они стояли так молча, любуясь друг другом в полной тишине. Луна на несколько минут скрылась в облаках, вновь погрузив улицу в непроглядный мрак, превращая ее лицо в размытое белое пятно. Виктор уже набирался храбрости, размышляя, можно ли уже целовать Таню или еще слишком рано. В это время из облаков снова появилась луна.
Таня посмотрела на небо, улыбнулась и продекламировала:
— Из-за облачных обрывков глядела на них луна и хмурилась: вероятно, ей было завидно и досадно… — увидев его недоумевающее лицо, она заразительно засмеялась. — Это из Чехова, — пояснила она Виктору, — на лице у нее играла лукавая улыбка.
— Любишь Чехова?
— Сперва терпеть не могла, но на третьем курсе неожиданно распробовала.
— Ого, — удивился Виктор, — я даже и не подозревал. А где училась? На кого?
— В Харькове. Мы там жили. Хотела учителем стать, а теперь, наверное, только после войны, — грустно сказала она. — Когда война началась, прошла курсы медсестер, на фронт хотела, а в военкомате отказали. Потом родителей при бомбежке убило. — В глазах у нее заблестели слезы. Виктор порывисто прижал ее к груди, но она отстранилась и принялась вытирать лицо платком.
— Вот так, — сказала она после короткого молчания, — институт наш закрылся, все разъехались. Я сперва не знала, куда податься, дом наш разбомбили… помогала на рытье окопов. А потом меня дядя нашел, помог устроиться в столовую…
— Дядя?
— Ну да… майор Прутков. Он мой родной дядя… — Глядя на ошарашенное лицо Виктора, коротко улыбнулась: — Ты, наверное, тоже этих сплетен наслушался, — она тихо хихикнула. — У нас в столовой бабы такие, все переврут.
— Вот это дела, — Виктор обалдело помотал головой. — Вот и верь после этого людям, — и они тихо вдвоем засмеялись.
— Дядя особо не распространялся, что мы родственники. Не знаю почему, наверное, у него были какие-то свои причины. А я официанткой быть не хотела, — вот и бегала к нему вечерами, училась печатать на машинке. Чтобы хоть какая-то с меня польза была. Потом поползли разговоры. Дядя как за разговоры узнал, злился жутко. Но никто уже не верил, что я его племянница. Зато сразу перестали приставать всякие… — она снова закусила губу. — Все равно за глаза говорили.
— Весело, е-мое. — Виктор потянул ее за руку, и они медленно пошли дальше. Стоять на месте было холодновато.
— Весело, — откликнулась она, — расскажи о себе. Я про тебя так мало знаю, все время молчишь так загадочно. Правда, что ты немца задушил?
— Чего? — Виктор даже остановился от удивления. — Задушил? А потом, наверное, зажарил и съел. Вот же люди. Никого я не душил, хотя убивал, да, — и он ненадолго замолчал, задумавшись. — А про себя рассказывать особо нечего. Вырос в Ростове, в детдоме. Родителей не помню. Из родни у меня, можно сказать, только один Шишкин. Мы с ним с детства вместе. Потом пошел учиться в ФЗУ. Там меня Игорь и подбил идти в аэроклуб. Пошел с ним за компанию, а оказался годным. Полетал немного и влюбился в небо. Там, — он ткнул рукой в темные облака, — там все по-другому. Там другая жизнь. Там остаешься только ты, твой самолет и небо.
— А я никогда не летала. Наверное, страшно будет…
— Я тебя как-нибудь прокачу. Это совсем не страшно, наоборот, очень красиво! — он сильнее сжал ее ладонь. — А остальное ты знаешь. Окончил училище и сразу в полк, на фронт. Сперва откровенно не везло, потом вроде разлетался. Даже сбивать начал.
Деревня внезапно кончилась. Впереди лежала только темная степь, только вдали блуждали тусклые синеватые огоньки: это по фронтовым дорогам носились автомашины. Они постояли, посмотрели в эту темноту и, синхронно развернувшись, медленно пошли обратно.
— А ты был в Харькове? — неожиданно спросила она. — Правда, красивый город?
— Нет, мы неподалеку стояли. Я город только с неба, издалека видел. Знаю только, что в Харькове самые красивые в мире девушки. Я в этом убеждаюсь, стоит только на тебя посмотреть.
Она смущенно улыбнулась и поправила волосы. Так они шли, тихо переговариваясь, не обращая внимания ни на крепнущий мороз, ни на начавший сыпаться мелкий снег. Она щебетала, как птичка, рассказывая про свою учебу в институте, про довоенную жизнь. Дойдя обратно до хаты, где жила Таня, как-то незаметно остановились. За разговорами время пролетело быстро, когда Виктор случайно глянул на часы, было начало одиннадцатого, но уходить не хотелось. Она заметила его движение и сказала с сожалением:
— Тебе уже пора, да?
Виктор не ответил, молча сгреб ее в охапку и принялся жадно целовать. Она испуганно пискнула, уперлась ему в грудь, но потом обмякла, обхватив руками его шею, подставила лицо поцелуям. Губы у нее были мягкие, податливые. Целоваться она умела хорошо.
Наконец Таня зашептала:
— Хватит… хватит, — и высвободилась из его объятий. Она стояла, часто дыша, шальными глазами глядя на Виктора. — Не надо… так быстро… не надо. Иди, тебе уже пора… иди, — сбивчиво шептала она, судорожно поправляя то воротник своего пальто, то шапку.
Увидев, как у него грустно поникли плечи, неожиданно улыбнулась и снова в ее удивительных глазах заплясали бесенята. Быстро подскочив к Виктору, она чмокнула его в щеку и, ловко увернувшись от объятий, смеясь, побежала по дорожке к дому.
Виктор стоял и смотрел ей вслед, а потом долго вглядывался в темноту хаты. Его сердце переполняли нежность и неожиданная радость. Его жизнь здесь начинала приобретать какой-то смысл…
Буржуйка раскалена докрасна, в землянке жарко и накурено. В меховом комбинезоне возникало ощущение, как будто сидишь в бане. Но и снять его нельзя — команда на вылет могла поступить в любую минуту. Виктор с Вахтангом лежали на лавках, обливаясь потом, нехорошо посматривая в сторону солдата-дневального.
Едва не свалившись на ступеньках, в землянку ворвался комиссар, рот у него был перекошен, глаза дикие.
— Срочно на вылет, — закричал он. — «Юнкерс» над аэродромом.
Они выскочили из землянки и увидели, как к аэродрому на высоте километра полтора подходит двухмоторный фашистский бомбардировщик. Он шел как будто неторопливо, под самой кромкой облаков. Взлетела дугой запоздалая зеленая ракета, и со старта медленно пошла в разбег пара «МиГов». Сегодня там дежурили Шубин и Игорь на машине Саблина. Но слишком поздно, от «юнкерса» уже отделилось несколько бомб, и они, ускоряясь, понеслись к земле. Виктор галопом бежал к стоянке, но уже никак не успевал. Свист бомб все нарастал, раздирая нервы, и он, не выдержав, рухнул в снег, закрывая голову руками.
— Ложи-и-ись, — разнесся над аэродромом, перекрывая вой падающих бомб, чей-то зычный крик. Через секунду заахало, больно ударив по ушам, задрожала земля, раздираемая сталью и взрывчаткой, над аэродромом завизжали осколки. Виктора словно подбросило, снег залепил лицо, забил раззявленный рот, набился в нос, в уши.
