Не знаю, откуда у меня нашлись силы. Понятия не имею. Видно, в человеке и впрямь полно скрытых резервов.
Перехватив правой рукой мужика за ногу, я одним резким движением приподнял его и протолкнул в окно. Он даже не вскрикнул. Просто съехал вниз, и всё. Следом ссыпались осколки и гнилые щепки.
Под окном глухо тумкнуло, донесся умопомрачительный мат. Значит, живой. Второй этаж, не десятый. А если б шею сломал, так не матерился бы…
На самом деле, мне было глубоко плевать на судьбу подонка. Мысли просто проскакали и исчезли. Как не было.
Рефлекторно смахнув кровь с порезанной щеки, я развернулся и подошел к Эле. Она все так же лежала без движения.
Я опустился рядом на колени.
Осторожно, будто боялся спугнуть замершую под мраморной кожей жизнь, положил исполосованную стекляшками руку на ее плечо. Пальцы дрогнули от прикосновения.
Прохладное.
— Эля, — сорвалось с пересохших губ. — Элька ты моя…
Ярость ушла. Внутри теперь все клокотало. Воздух рвался в легкие, но я никак не мог надышаться — словно кровь вхолостую гоняла кислород, мимо клеток. Наружу рвалось что-то дикое, отчаянное, разметавшее все мыслимые барьеры.
Прохладное, неподвижное тело Эли под пальцами не отзывалось.
Не холодное, не окоченевшее.
Но и не теплое.
Стараясь унять дрожь в руках, я аккуратно повернул голову и посмотрел на бледное лицо. Родное, знакомое до последней черточки лицо самого близкого человека в этом обезумевшем мире.
Тихонько провел ладонью по лбу Эли, чтобы смахнуть грязь, но только больше испачкал. Оставил кровавые разводы на светлой, будто бы слегка подсвеченной изнутри коже. Поискал глазами, чем бы вытереть, но все вещи были пыльными, мертвыми.
— Эля, проснись, — закрывая глаза, попросил я. Сердце ухало в груди, как бешеное. Левая щека пульсировала болью, кожу на скуле стянуло от свернувшейся крови. — Элька, проснись. Пожалуйста…
Я же пришел.
Эля спала.
Я поморгал. Слабо соображая, что делаю, взял Элю на руки и поднялся. Обвел невидящим взглядом комнату и сделал шаг к двери. И еще один. И еще.
В ногу стреляло болью, по щеке и губам текло горячее и соленое, сердце ухало за двоих.
Еще шаг.
Еще.
Я вынесу тебя отсюда. Прочь. Куда угодно. Я же пришел за тобой, именно за тобой. Сквозь бессмыслицу и страх, сквозь боль и смерть, сквозь переломанный мир. Вернулся. За тобой. И мне плевать на все вокруг. Главное, проснись…
Эля не могла ответить на мои сбивчивые мысли.
Она спала.
В груди гулко ухало. Вокруг было тихо, оттого удары сердца грохотали набатом. А в груди у Эли стояла жуткая, звенящая тишина. Тишина, от которой можно было оглохнуть.
Я шел по Арбату. Шел на свет. Летел, как мотылек, не боясь обжечься, потому что и так уже был опален. То, что осталось за спиной, то, что происходило здесь и сейчас, было страшнее любой неизвестности.
Наверное, так мог бы чувствовать себя человек, попавший в чистилище. Или встретивший конец света. Да, наверное, конец света даже ближе. Такой библейский апокалипсис. Мертвые уже восстали и ждут распределения: кому в рай, кому в ад. Но вокруг при этом творится такое, что ад уже не пугает. И возможность пролететь мимо рая — тоже. Ничего уже не страшно. Почти ничего…
Может быть, это и впрямь конец света? И не важно, кто его устроил: господь бог, или какие-то ученые с коллайдером. Важно, к чему все это. Может быть, нам, на самом деле, дали еще один шанс? Обнулили наше никчемное существование, позволили начать все заново, исправиться, стать лучше. А мы?
Кто-то стал озлобленнее, кто-то хитрее, кто-то жестче. Но стал ли хоть кто-то лучше?
Ответов не было. Только вопросы.
Гудели ноги, ныли руки. Я старался не обращать внимания на усталость. Плевать на нее. Мне нужно было дойти. Пройти сквозь свет, через все эти чертовы стены. И выбраться наружу. Туда, где все еще действуют законы природы. Туда, где люди проснулись.
Я спешил. Торопился скорее прорваться сквозь слои и одновременно боялся этого. Кто знает, что произойдет там, за стеной. Быть может, Эля проснется… Я хотел верить в это. Ведь проснулся же я, проснулись другие. Но внутри мерзким червяком ворочалась пугающая мысль: а что, если она растает, как сон? Превратится в прах, в золотую пыль, лишь только пересечет границу слоя.
«Ее там нет», — обронил Борис.
«Там сложно. Там ничему нельзя верить. Там не всё так, как кажется. То, что ты видишь, или слышишь, не всегда существует здесь и сейчас. Иногда не существует вовсе. Верить можно только себе. Слушай себя. И не ходи в червоточину», — сказал просветленный Антон.
Нет, гнать эти мысли. Гнать.
Верить себе.
Я верю себе, своим глазам, которые видят Элю. Своим рукам, которые ощущают тяжесть спящей женщины. Спящей?
Не думать об этом.
Я нес на руках единственного человека, который связывал меня с прошлым. Единственного человека, ради которого стоило жить в этом будущем. Единственного дорогого мне человека во всем мире, да во всех мирах: и в том, которого не стало, и в том, который есть здесь и сейчас.
Единственную.
И моя Эля не могла оказаться сном. Это было бы слишком жестоко.
У-ух! У-ух!
В груди заухало чаще. Нервы.
Я глубоко вдохнул, выдохнул. Прислушался, стараясь поймать ритм другого сердца, почувствовать ее дыхание. Но пульса не было, и дыхание отсутствовало. Анабиоз.
Мне казалось, что из него выходят все, кто выжил. Казалось…
Я ничего не знал об этом новом мире. Никто не знал. Разве что Антон, да и тот, скорее, догадывался.
Свет впереди сделался ярче. Он снова набирал силу, стараясь скрыть от меня что-то по ту сторону.
Что ты скрываешь? Что ты знаешь?
Стена молчала, лишь наливалась мощью.
Почему молчишь? Ты ведь моя. У каждого есть своя стена.
— Почему молчишь? — спросил я вслух и облизал губы. — Что скрываешь?
«Слушай себя. И не ходи в червоточину», — говорил Антон.
Откуда взялся этот совет? Опасался ли он за меня, или на самом деле боялся, что кто-то станет вторым просветленным? Что он там увидел? Господа бога?
Борис видел там ад. И мы с Борисом были одной крови.
Нет, кровь здесь ни при чем.
У каждого своя стена.
«Не ходи в червоточину, — звучал в голове голос Просветленного. — Не ходи… Не ходи. Не ходи!»
Свет был уже совсем близко. Надо идти. Не возвращаться же…
Я подумал о том, что ждет меня сзади.
Стена, в которой застряла Марта. Бедная девчонка столкнулась с реальностью, и эта реальность ее раздавила.
Убийца моего брата с отвратительно благостной рожей. Он никого никогда не обидит. Он просто убил шесть человек и моего брата. Пусть это были плохие люди, но разве благость разрешает отнимать жизнь?
