Адам продемонстрировал тебе очень хороший контроль, но никак не возросший ранг. Это же возможно, согласись? Запомнил несколько простых заклинаний, сделал связку попарно или даже в «троечку» и, когда выдавал первое, уже «рисовал» четвертое. Вот и вышло практически без паузы. Это признак того, что у него хорошие учителя, а вовсе не того, что он за ночь возрос на два ранга! К тому же ты сам сказал, что использовал он самые простые конструкты.
— Но я же сам видел! — возмутился юноша.
— Что именно? Четыре последовательно примененных боевых конструкта? Слушай, но ты тоже мог бы так сделать! Я имею в виду гравировку у тебя на ногтях. Кстати, сегодня ее стоило бы обновить. Недолговечная хитрость. К сожалению.
Ян задумался. Мог ли дядя быть прав? Мог, вполне. При должном контроле и парочке, как их Богдан назвал, хитростей, не без труда, но можно выдать одно за другое. Может, ему и правда показалось? Но зачем Адаму демонстрировать такой контроль? Это еще менее дальновидно, чем хвастать возросшим рангом! С последним еще реально получить какое-то объяснение — взлетев на новый рубеж можно и опьянеть, сила буквально заставляет совершать необдуманные поступки. При этом показывать своему противнику, фактически смертельному врагу, возможности — глупость несусветная! Не пытался же Адам, в самом деле, запугать его?
— Подумай сам, Ян, — продолжал между тем говорить Коваль. — Согласно реестру Гимнасия, Адам был зачислен на первый курс в ранге Серого Рыцаря. В конце первого же курса повысил ранг до Черного. На втором поднялся до Младшего Командора. В реестре ничего не написано о том, что он проскочил сразу два ранга. Он, конечно, мог этот факт скрыть, но мы бы все равно знали — тестирование для возрастающих одаренных проводится в Экзархате раз в полгода. Так что с уверенностью можно сказать, что на последнем тестировании мальчишка Олельковичей еще был Младшим Командором. Если и вырос, то до Командора, что, кстати, тоже очень сомнительно, ведь каждая следующая ступень берется сложнее предыдущей. Да и вообще! Сколько ты знаешь Супремов, достигших данного ранга в семнадцать!
Молодой человек неохотно кивнул, признавая правоту старшего родича. Но не до конца. В глубине души по-прежнему жил червяк сомнений, который утверждал, что ошибся все-таки дядя, а не Ян.
— А вот София… — Богдан решил, что с первым вопросом они разобрались, и перешел ко второму — бойкоту племянницы. — Как она, кстати? Сильно расстроилась?
— Держится.
— Думаю, переживает она гораздо сильнее, чем ты можешь себе представить. В этом возрасте девочки необычайно чувствительны. Она, конечно, Эссен! — последнюю фразу дядя произнес с усмешкой, как бы подтрунивая над Яном. — Но все же еще весьма юная особа. И подлость эту, замысленную Олельковичем, приняла куда ближе к сердцу, чем даже показывает. Этого я и боялся.
— Чего? — не того же, что аристократ обидит девочку, в самом деле!
Богдан бросил взгляд на буфет, где, как Яну уже было известно, хранилась крепкая настойка на черемухе. Тема была явно ему неприятна, раз уж он искал «поддержки».
— Сигизмунд Олелькович чувствует за собой силу, — заговорил он спустя несколько секунд. — Он начал войну, довольно успешно начал, следует признать. Не против тебя, оставь это самомнение. Моего начальника вызвали в столицу давать объяснения, а расследование Восьмого отделения приказано заморозить до окончания служебного расследования. Точнее, это был не приказ, а негласное распоряжение, завернутое в дружеский совет. Такая, знаешь, подленькая уловка. И нам руки связать, и себя не подставить. Как выясняется, у сукиного сына оказались чертовски хорошие связи…
Помолчав еще немного, Коваль продолжил:
— Теперь вот бойкот Софии. Цель ведь не в том, чтобы обидеть маленькую девочку. Кому бы это понадобилось, да и какой прок? Нет, это послание всем вокруг. Смотрите, я сильный! Я выступаю смело! — дядя вздохнул и закончил. — Именно поэтому я просил тебя с утра не лезть на рожон. Сейчас это было бы ошибкой.
Некоторое время Ян молчал. Обдумывал новую информацию, пытаясь как-то уложить в голове тот факт, что какой-то аристократ обыграл целое отделение Имперской Канцелярии. Пусть не полностью, но парализовал деятельность могущественного ведомства в отдельно взятом имперском городе.
Ему очень хотелось воскликнуть: «Как же так?! Это же империя! Как один аристократ, про которого нам доподлинно известно, что его сын культист и фонит Адом так, что кишки сворачиваются, мог ставить палки в колеса правосудия, а ты сейчас сидишь здесь и руками разводишь?» Но это было бы ребячеством. Эмоциональным выкриком ребенка, который обнаружил, что взрослые в жизни зачастую так же беспомощны, как и дети.
А он был достаточно большим, как сказала бы мать, чтобы понимать — мир, при всей его внешней простоте, куда более сложен. Что империя только на бумаге такая могущественная и однородная. Что на самом деле каждый кризис сопровождается сотнями различных мнений по выходу из него. Что высшие чиновники Третьего Рима могут быть трусливы и продажны, а старые роды просто спят и видят, как бы им вернуть былое величие и желательно полную независимость от империи.
Он знал, что любой просчет внутренней или внешней политики эти «старообрядцы» готовы использовать себе на пользу, и плевать им, какой ущерб в результате получит страна. Ян навсегда запомнил слова отца, сказанные тем после одной охоты.
«Что хорошо в демонах, — заметил тогда Франц Эссен, — они видимое зло. Низшие не скрывают своих намерений. В отличие от людей у власти».
Поэтому Ян, чтобы не вступать в этот тяжелый и бессмысленный разговор, поднялся, собираясь уходить. Встреча с дядей, да и вообще, сотрудничество с «восьмерками» себя исчерпало. Страшная тайна про могущественную организацию на деле обернулась «соломенным волчком».
— Не лезть на рожон, говоришь, дядя Богдан? Я Эссен. Я не интересуюсь политикой, — сказал он, уже стоя в дверях.
— Я бы ответил тебе на эту глупость банальностью. Знаешь, про то, что случается с теми, кто игнорирует политику… — хмыкнул дядя. — Но ты же не станешь слушать?
Юноша кивнул, сохраняя на лице выражение упрямой решимости.
— Хотя бы попросить тебя не делать глупости я могу? — Коваль тоже поднялся.
— Попросить? Можешь. — С этими словами Ян закрыл за собой дверь.
В принципе, размышлял юноша, идя по коридору по направлению к своей комнате, ничего непоправимого не произошло. Цель
