выглядит со стороны этаким туповатым пруссаком, который даже для ответа слов придумать не может, но быстро прогнал эту мысль. Не все ли равно, кто и что про него подумает? Важно только одно — что делать с этим хлыщом.
— Не лучшая мысль, — буркнул он в ответ.
Часть его призывала ухватиться за предложение Олельковича и покончить с проклятым культистом здесь и сейчас. Сам предложил, так пусть все и кончится несчастным случаем на тренировке.
Адам же ответ его понял по-своему.
— Вы все еще сердитесь на меня, барон? Прошу, простите меня! Я повел себя как полный дурак! Честное-благородное слово — гормоны! Не знаю почему, но я словно с ума сходил, видя вас с Лизой! Умом понимал, что сам расстался с ней, да и что мы за пара были? Мещанка и наследник княжеского рода — смех! А поделать с собой ничего не мог. Как бес вселился!
В глазах Адама мелькнула веселая искра.
«Он что — издевается?» — подумал Ян.
А княжич, не обращая внимания на изменившееся выражение лица своего молчаливого визави, или делая вид, что не замечает его, продолжал:
— Примите мои извинения, барон! Я был неправ, повел себя глупо, и мне ужасно стыдно!
Змея не способна отрастить ноги, иначе это была бы не змея, а ящерица. Человек, однажды связавший себя с Адом, не может в одночасье измениться и отказаться от служения той стороне. Олелькович, сколько бы ни изображал раскаяние, оставался врагом.
— Погиб человек, — только и сказал Ян в ответ.
Да и то лишь потому, что нужно было что-то сказать. Или молча уходить. Но последнее стоило бы сделать раньше.
— Пекка? Да, славный малый! Мы были дружны, вот я и подумал, что вы его убили. Но, барон, а что я должен был подумать в той ситуации? Я вел себя как свинья, вы могли ударить по мне конструктом — клянусь, я и сам собирался это сделать! И что я вижу? Пекка падает, как дерево, в которое попала молния! Естественно, я подумал на вас. За это я тоже приношу вам свои извинения!
«Да что нужно этому проклятому культисту? Он же не может думать, что достаточно мило пощебетать, и наша с ним вражда сама собой рассосется, как туман поутру? Нет, он что-то задумал, но что? Богдан говорил, что изменились обстоятельства? Какие? Получил нагоняй от отца? Или даже приказ со мной замириться? Неглупо. Причем делает это у всех на глазах, а значит, я уже точно не могу вызвать его на дуэль. Но это не все. Скорее всего, глава рода Олельковичей сейчас своими методами пытается сгладить конфликт. Может быть, ему даже удалось надавить и на „восьмерок“? Хаген Мученик — что вообще происходит?»
Несмотря на кипящий котел вопросов, внешне Ян почти никак не реагировал на слова княжича. Только мышцы лица напряглись, превратив его в равнодушную маску, за которой прятались истинные чувства.
— Так вы простите меня, барон? — Адам поймал взгляд собеседника и более не отпускал его. — Чем я могу загладить свою вину? Только скажите!
— Может быть, оставить меня в покое? — тоном, в котором не была ни крохи тепла, ответил Ян. — Столько внимания к моей скромной персоне утомляет. Мы, жители Пограничья, к такому непривычны.
Но даже этих слов, являвшихся грубостью, было недостаточно, чтобы остудить дружелюбный настрой Олельковича.
— Бросьте, Ян! Вы позволите так вас называть? Давайте забудем прошлое! Мы с вами одного возраста, примерно равного происхождения — нам бы держаться вместе!
Слова лились потоком, но в какой-то момент Ян перестал их слушать. Он сосредоточился на чувствах другого рода. Тех, что являлись дополнительными органами обоняния и осязания охотника приграничной Марки. Тех, что не давали потеряться в изменившейся реальности Геенны и безошибочно указывали на демонов. До поры от Адама не смердело Скверной, но на последней фразе знакомый «запах» буквально ударил по Эссену. Только был он каким-то новым, изменившимся. Замешанным, если так можно сказать, на естественных «ароматах». Как если бы вонь разлагающегося на солнце трупа пытались прикрыть ароматом цветущей сирени.
Потусторонняя энергия, противная всему живому, не расходилась в стороны, как это было во время драки у ресторана, а была сконцентрирована только на Яне. При этом не была атакой. Княжич словно бы демонстрировал ее — но только ему. Вел беседу на двух пластах сразу: уничижительную болтовню с извинениями на видимом всем уровне и полную нескрываемого превосходства на том, что был доступен только ему и Эссену.
Адам как бы говорил: «Я знаю, что ты знаешь! Но ты ничего не сможешь сделать! Ничего не сможешь доказать. Только ты и я в курсе, но все остальные скорее поверят мне, а не тебе. Если ты нападешь — я буду жертвой, а ты агрессором. Видишь? Для всех остальных я наступил на горло родовой гордости, приношу извинения тому, кто мне далеко не ровня, но мы с тобой понимаем, как на самом деле обстоят дела, верно?»
Получается, что именно для передачи этого послания Олелькович и затеял беседу. Вызнал, что, забирая с занятий сестру, Ян ходит этой дорогой. Только вот Эссен не мог решить, в чем именно это послание заключается.
— Впрочем, как вам будет угодно, барон, — вновь возвращаясь к внешней части разговора, услышал Эссен. — Я извинения принес, и, как бы банально это ни звучало, моя совесть чиста. Вы же, если продолжаете таить обиду, вольны в своем выборе!
Адам повернулся к стадиону, один из менторов, словно получив сигнал, замахал ему рукой. Ян было напрягся, но услышал только ворчание преподавателя про занятия, с которых княжича никто не отпускал, и про то, что стадионы Гимнасия не салоны, в которых принято проводить время за болтовней. Олелькович коротко поклонился собеседнику (опалив его на прощание еще одним выбросом Скверны) и трусцой направился к учителю.
Неизвестно зачем, Ян продолжал смотреть ему в спину. Не отвел взгляда он, и когда княжич вышел к рубежу контроля, на котором студенты отрабатывали скорость создания конструктов. Там одно за другим он бросил в глухую стену сдерживающего стенда-уловителя четыре заклинания. Начального уровня, но — четыре подряд! «Искра», «пульсар», «плеть» и «дротик».
И в голове охотника сразу же все встало
